В тот же момент из недр квартиры выбежала
растрепанная Ева и с рыданиями бросилась ко мне на грудь. Полковник позвал
врача. Кое-как успокоив ребенка, мы попытались узнать у нее подробности. Но
оказалось, что Ева ничего не знает.
По ее словам выходило, что утром перед работой
отец завез дочь в гимназию и велел ей после уроков не ходить домой, а ждать
его.
– Папа хотел отвезти меня в
бассейн, – всхлипывала Ева, – он решил, что мне следует заниматься
спортом.
Но на большой перемене, после третьего урока,
кто-то из мальчишек раздавил бомбочку-вонючку. Ужасающий запах гнилого мяса
наполнил коридоры, и детям велели расходиться.
Подходя к дому, Ева увидела в окне мать.
Девочке показалось, что та машет ей приветственно рукой. Девочка помахала в
ответ. Но тут Нелли странно перегнулась и полетела вниз. Все заняло считаные
секунды. Ева услышала протяжный, рвущий душу крик и громкий удар тела об
асфальт. Ребенок тут же лишился чувств.
В себя ее привели вызванные консьержем
патрульные. Девочку отвели домой и вручили домработнице Люде. Обезумевшая Ева
позвонила мне, надеясь, что я приеду и весь этот кошмар превратится в страшный
сон. И теперь, уткнувшись мне в грудь, она безостановочно плакала, повторяя:
«Мамочка, мамочка». Не отпуская ребенка, я двинулась на кухню, где на табурете
сидела Люда с веселым Юрой на руках. Готовя Еве чай, я слушала, как Александр
Михайлович допрашивает служанку.
Люда пришла, как всегда, в девять. Нелли
встретила ее на пороге и, вручив сумку и ключи от машины, велела ехать за
свежей рыбой.
– Она сказала, – тараторила
Люда, – что сегодня ждет гостей и собирается приготовить к столу форель
по-кипрски.
Рыбу Нелли Резниченко покупала только у
знакомого фермера. Дорога в его хозяйство заняла довольно много времени. К тому
же Люда еще поболтала с приветливым рыбаком. Затем, на обратной дороге, попала
в пробку. В общем, домой вернулась около двенадцати. Открыла дверь и услышала
дикий крик, доносившийся из столовой. Девушка бросилась в комнату и обнаружила
там открытое окно, одну туфлю хозяйки и пустую бутылку коньяка.
Люда выглянула наружу и остолбенела – внизу на
тротуаре лежала Нелли. Служанка опрометью кинулась вниз.
– Вы уверены, что в квартире не было
посторонних? – спросил Александр Михайлович.
Люда призадумалась. В обширных апартаментах
Резниченко было шесть комнат и две ванные. Служанка побывала только в холле и
столовой. Больше всего ее пугало, что хозяйка покончила с собой как раз в тот
момент, когда она вошла в квартиру.
– Нет, – пробормотала наконец
Люда, – посторонних не было, или они до сих пор в доме, потому что никто
не выходил из подъезда. Я выскочила на улицу и стояла там, пока не приехала
милиция. Так вот, никто из дома не выходил, только жилец из третьей квартиры.
В кухню вошел мрачный Женя. Александр
Михайлович велел Люде идти вместе с Юрой в детскую и обратился к эксперту:
– Ну?
Тот пожал плечами.
– Пока ничего определенного. Ясно одно –
пьяна как сапожник. Запах жуткий. До какой степени наклюкалась, скажу после
анализа крови.
Картина, по его словам, вырисовывалась такая.
Бедняжка Нелли, крепко выпив, подошла к открытому окну. Увидела возвращавшуюся
с уроков дочь, перегнулась через подоконник, стала махать рукой. Не удержалась
и вывалилась. Трагическая случайность.
Александр Михайлович молча смотрел на Женю, я
тоже призадумалась. То, что жена Резниченко напилась, не удивляло. Странно
другое. Кто промозглым февральским днем открывает нараспашку окно? Хотя, кто их
знает, алкоголиков. И совсем невероятно другое. Нелли ни за что бы не стала приветствовать
шедшую домой дочь.
– Когда человека выталкивают из окна, на
подоконнике остаются следы? – не выдержала я.
Александр Михайлович и Женя одновременно
взглянули на меня, похоже, оба забыли, что я все еще здесь.
– Ты же слышала, – недовольно
забубнил полковник, – в квартире не было никого постороннего. Напилась и
упала. Сплошь и рядом такое, ничего удивительного, никаких тайн, успокойся.
– Люда не видела посторонних на
лестнице, – продолжала настаивать я, – вдруг убийца все еще прячется
здесь.
Александр Михайлович отмахнулся:
– Квартиру давным-давно обыскали, и духа
постороннего нет. Не ищи никаких детективных завязок. Самый обычный бытовой
несчастный случай. Жаль, конечно, но сама виновата. Виданное ли дело, глушить
«Реми Мартен» бутылками? Обпилась, подошла к окну, вдохнула свежий воздух,
голова и закружилась. Знаешь, как таких в милиции называют? Алканавты. Выпил и
в полет отправился.
В кухню вбежал запыхавшийся Владимир. У
стоматолога был совершенно обезумевший вид.
– Где Юра? – закричал он с порога.
Услышав голос отца, Ева тотчас же бросилась к
нему. Но дантист отмахнулся от ребенка и продолжал вопрошать:
– Где мой сын?
– В детской с домработницей. Он жив и
здоров, не волнуйтесь, – успокоил Александр Михайлович.
Мужчина тяжело рухнул на стул и закрыл лицо
руками:
– Какой ужас, какая страшная смерть! Это
я виноват – не смог отучить жену от пьянства. Не думал, что произойдет
такое, – и он заплакал.
Александр Михайлович позвал врача, тот,
порывшись в чемоданчике, начал готовить шприц, но Владимир остановил его:
– Не надо, у меня аллергия на многие виды
успокаивающих.
Потом проговорил:
– Даша, увезите отсюда поскорей Еву, ей
нельзя оставаться в квартире.
Я понимающе закивала головой и пошла за
девочкой. Всю дорогу до дома мы молчали. И, только подъехав к двери, я
вспомнила про гостей. Еве сейчас не нужно веселье.
В холле толклась Маня, собиравшаяся в
Третьяковку поглядеть на картины. Из гостиной доносились взрывы хохота. Увидев
бледное личико Евы и мою перекошенную морду, Машка сразу забеспокоилась. Я
вкратце рассказала ей, что произошло, и девочка повела подружку к себе.
– Велю подать чай с булочками и уложу
спать, – сказала Маруся.
Мне не хотелось идти к гостям, на душе было
гадко, и, сославшись на головную боль, я прошла в спальню. Но тут же позвали к
телефону.
– Даша, это Владимир.
– Слушаю.
– Извините, такой день страшный, плохо
соображаю. Не могли бы вы отвезти завтра Еву в гимназию, ее успехи таковы, что
пропускать занятия невозможно.
– Хорошо, обязательно.
