Уроки длятся до трех часов. Потом небольшой
перерыв, и снова уроки до шести. В шесть выводят во двор на прогулку, где
учащиеся ходят парами целый час. С семи до восьми у детей свободное время, но
ни телевизора, ни видеомагнитофона в интернате нет. Спицы, иголки, нитки
держать в комнатах не разрешается. В девять часов во всем помещении гасят свет.
Домой можно уехать на субботу и воскресенье, если нет замечаний по поведению. А
заработать их очень просто. Дежурный педагог придирается к плохо заправленной
кровати, к беспорядку в тумбочке или невычищенным туфлям. К тому же в любой
момент могут открыть шкаф и обыскать вещи, изымая запрещенные конфеты,
шоколадки, жвачки.
Я пришла в негодование. Нет, о чем думал
Владимир, отправляя несчастную сироту в подобное заведение! Конечно, неродная
дочь, но если девочка говорит правду, потребую, чтобы отец забрал ее домой.
В понедельник около восьми утра мы подъехали к
глухим железным воротам, над которыми угрожающе торчала видеокамера. Пейзаж
впечатлял. Высокий бетонный забор сверху украшала натянутая в два ряда колючая
проволока. В углу двора торчала смотровая вышка. Больше всего интернат для
девочек напоминал колонию строгого режима.
Я погудела, камера угрожающе развернулась в
сторону машины, потом в воротах открылась маленькое окошко и высунулось лицо
полной женщины со взглядом хорька.
– Чего угодно?
– Привезла ученицу Еву Резниченко.
– Пусть проходит.
– Мне надо поговорить с директором.
Охранница открыла узкую калитку, и перед моим
взором предстал целиком заасфальтированный квадратный двор без всяких признаков
растительности. В глубине стояло нелепое трехэтажное здание, выкрашенное
темно-коричневой краской. На окнах были решетки.
Стражница велела Еве идти на уроки, а меня
провела в небольшую комнату и принялась звонить по телефону. Я огляделась по
сторонам. На стене висело объявление: «Список запрещенных предметов». Ножницы,
иголки, спицы, бритвы, столовые приборы, посуда, шоколад, плееры – всего 64
наименования. Цербер закончил переговоры и велел ждать. Минут через десять в
комнату вошла молодая женщина в строгом костюме, без малейших признаков
косметики на лице, никаких украшений ни в ушах, ни на руках.
– По какому поводу хотите видеть
директора? – бесцеремонно спросила она.
– Слышала много лестных отзывов о вашей
школе и хочу поместить сюда дочь.
Женщина предложила пройти в основное здание.
Кабинет размещался недалеко от входа. Директор оказался мужчиной лет пятидесяти,
в дорогом костюме, безукоризненной рубашке и идеально начищенных ботинках.
– Кто порекомендовал вам наш
интернат? – осведомился он, предлагая мне сесть.
– Владимир Резниченко. Здесь учится его
дочь.
– Припоминаю, она новенькая. Известно ли
вам, сколько стоит год обучения в школе?
И он назвал невероятную сумму. Да, Владимир
отдал сюда Еву явно не из жадности. За эти деньги он мог пять лет обучать
девочку в гимназии.
– Деньги не имеют значения.
Директор понимающе кивнул головой и спросил:
– В чем ваша проблема?
Я искренне удивилась:
– Какая проблема?
Мужчина вздохнул:
– Понимаю, что неприятно трясти грязным
бельем, но, если хотите, чтобы педагоги помогли ребенку, лучше рассказать
правду. Итак, в чем дело? Воровство, пьянство, наркотики, мужчины, ранняя
беременность?
– Не настолько ужасно. Подростковая
грубость, непослушание. Стала хуже учиться, воткнула в нос серьгу…
Директор внимательно посмотрел на меня.
– Все это издержки возраста, гормональный
всплеск. Наверное, следует отвести ребенка к психологу. Наш интернат не
приспособлен для таких простых случаев. К сожалению, здесь дети с более
серьезными бедами. Вашей девочке вряд ли нужна наша суровая дисциплина.
Попробуйте поговорить с ней по душам, иногда действует. А к нам – не советую.
– Что же сделала Ева Резниченко, раз вы
приняли ее?
Мужчина улыбнулся:
– Если стану обсуждать ваши проблемы с
другими родителями, какова будет ваша реакция? Мы, подобно врачам, должны
хранить тайну.
– Тут особый случай. Девочки близко
дружат, Ева проводит у нас выходные.
– Тогда внимательно следите за ними.
Девочка употребляла наркотики.
Я ехала домой, еле сдерживая гнев. Ну,
Владимир, ну, негодяй. Засунул несчастного ребенка в исправительное заведение,
да еще наркотики приплел.
Едва успев войти в дом, я принялась
названивать стоматологу. Он оказался в клинике и не выказал никакой радости по
поводу нашей скорой встречи.
Влетев в его роскошный кабинет, я дала волю
чувствам.
– Владимир, зачем отдали Еву в интернат?
Дантист спокойно раскурил сигарету и
предложил:
– Коньяк? Кофе?
– Ничего не хочу, кроме ответа на вопрос.
Стоматолог посмотрел в окно и спросил:
– А зачем вмешиваетесь в мои семейные
дела?
– Маша полюбила Еву и не может равнодушно
слушать ее рассказы о новой школе. Знаете хоть, что это за заведение? Там
собраны криминальные, порочные дети, которых родители прячут от правосудия.
Неужели не жаль дочку?
Владимир продолжал молчать. Я ринулась дальше:
– Девочка была заброшена вами всегда.
Нелли только лупила ребенка да ругала за плохие отметки. Почему не наняли
репетиторов, вроде не нуждаетесь? Стоило мне позаниматься с ребенком
французским, и Ева перестала получать двойки. Конечно, она не светоч разума, но
абсолютно нормальная девочка. Как только не стыдно!
Пришлось остановиться, чтобы перевести
дыхание. Неожиданно Владимир ласково улыбнулся:
– Даша, дорогая, к чему такой пыл? Ева
сложный ребенок с непростым характером. Частенько привирает, капризничает,
таскает деньги. Трудно уследить за ней, можно упустить девочку. Согласен, в
интернате суровые условия, но это то, что сейчас нужно.
– И поэтому сказали директору, что дочка
наркоманка?
Владимир закашлялся:
