Начало недели прошло у них ужасно. Стоило Лиле
или Жене крикнуть, как Лиззи начинала умирать. Тогда супруги стали ругаться
шепотом в спальне за закрытой дверью. Но скандалы потеряли свою прелесть,
попробуйте поругаться вполголоса. Просто неинтересно! То ли дело раньше: Лилька
со смаком кидала чашки об пол, Женька лупил разделочной доской по столу. Теперь
полная тишина. Пятница, суббота, воскресенье… Первый раз за много лет
совместной жизни конец недели прошел как медовый месяц. Хотя, что это я! Именно
в медовый месяц они ругались так, что их выселили из гостиницы.
В понедельник в дверь к новоявленным
собачникам позвонила соседка. Переминаясь с ноги на ногу, она робко спросила у
Женьки, не попала ли Лиля снова в больницу. Услышав, что его половина жива и
здорова, соседка обрадовалась и простодушно пояснила: «У вас так тихо, думала,
несчастье какое приключилось».
И вот теперь Женька хочет взять Карлотту.
К Войцеховским отправились во вторник. Степа
отсутствовал, в питомнике распоряжалась Полина. Женька и Лиля отправились
любоваться на собак, а я пошла искать Фриду.
Старуха мирно вышивала в спальне. В этот день
на ней была тоненькая шелковая блузка. Воротничок расстегнут, на морщинистой
шее даже следов шрама не видно. Золотые руки у Петра Львовича, Господь
наградил.
– Чему обязана? – проворчала
старуха, увидев меня.
Можно бы и полюбезней, особенно после того,
как получили Рембрандта. Кстати, никто из Войцеховских мне так и не рассказал,
что с картиной.
– Хочу книжку отдать, – завела я
разговор, протягивая «Питание здоровой собаки».
– Степану верни, нечего ко мне
лезть, – отрезала старуха, – не видишь, отдыхаю.
Фрида явно находилась в боевом расположении
духа. Смотав мулине, она проворчала:
– Зачем сюда без конца ездишь? Дел, что
ли, своих нет? Это только Лариска, как все дети алкоголиков, обожала гостей. У
нас, латышей, не принято являться без приглашения.
Фрида всегда недолюбливала подруг Люлю, но ко
мне вроде раньше относилась неплохо. Ведь я сначала познакомилась со Степой, а
уже потом с Лариской. В ответ на ворчанье старухи я протянула ей фото.
– Смотрите, в книжке нашла.
Старуха взглянула на снимок, и взгляд у нее
стал мягче.
– Ах это! Мы с Вольдемаром в Сочи, наш
первый совместный отдых.
– Вы здесь чудесно выглядите, – не
покривила я душой, – даже родимое пятно не портит.
– Какое еще пятно? – возмутилась
старуха.
– Вот здесь, на шее, с левой стороны.
– Не было у меня никаких родинок.
– Да будет вам, Фрида. Кстати, Петр
Львович просил передать привет. Он до сих пор тепло вспоминает вас. А кольцо,
то самое, со скрещенными костями, считает своим талисманом.
Старуха вцепилась в подлокотники кресла с
такой силой, что пальцы побелели, но не дрогнула.
– Езжайте, Дарья, домой. У вас в голове
тараканы завелись. Какой-то Петр Львович, кольцо, кости. Может, заболели? Замуж
не хотите еще раз выйти? Говорят, при климаксе у многих без мужика крыша едет.
Не надо было ей меня злить, потому что бывают
моменты, когда я теряю не только контроль над собой, но и чувство жалости.
Я достала из сумочки ксерокопию паспорта
Никишиной и протянула старухе, потом закурила и тихим, ровным голосом
произнесла:
– Подлинник надежно спрятан. Сделали
непростительную глупость, что не уничтожили документ. Прямо сейчас поеду на
Петровку. Глупо отрицать очевидное. На шее остался шрам, жив врач, который
делал операцию, да и отсутствующий правый глазной зуб не вырос.
– У меня теперь все зубы
отсутствуют, – прошелестела старуха.
Я пожала плечами:
– На убийство срок давности не
распространяется. А у вас руки по локоть в крови: уничтожили мужа, маленькую
девочку и настоящую Ольгу Никишину. Так что конец жизни проведете на острове
Русском, женщин у нас, кажется, не расстреливают. Хотя, на мой взгляд, лучше
расстрел, чем пожизненное заключение.
Фрида возмущенно замахала руками.
– Ты мне лишнего не приписывай. Не так
все было.
– А как?
Старуха заколебалась. На лице, похожем на
мордочку старой изможденной черепахи, отразилось сомнение. Однако, узнав, что
многое мне известно, она вздохнула и стала изливать душу.
Регина Зайцева родила дочку неизвестно от
кого. После окончания школы, на выпускном балу, впервые попробовала спиртное.
Не задумываясь о последствиях, от души напилась, а утром проснулась в чужой
квартире, рядом с незнакомым мужчиной, даже имени его не знала. На цыпочках, чтобы
не разбудить случайного любовника, девушка убежала домой. Через три месяца
Регина поняла, что беременна. Сначала решила отыскать предполагаемого отца, но
забыла адрес. Вернее, улицу помнила, а дом и номер квартиры – нет. Более того,
внешность Ромео вспоминалась с трудом, вроде был блондин. Цвета глаз не видела,
он ведь спал, когда Регина убегала.
В те годы аборты в СССР были запрещены.
Пришлось искать подпольного акушера. Мать Регины поохала, поохала и сказала:
«Рожай. Воспитаем…» И в положенный срок на свет появилась Ирочка. Регина
оказалась хорошей матерью и полюбила дочь. Постепенно жизнь налаживалась.
Молодая женщина даже подумывала поступить в институт, благо мать обожала
внучку, но тут началась война. Не успела Регина ахнуть, как в Минск ворвались немцы
и установили в городе «Ordnung». Исчезли продукты. Так необходимые для Ирочки
молоко, масло, яйца можно было выменять только в деревне, и Регина, взяв
столовое серебро, отправилась на село. На первом же контрольно-пропускном
пункте ее обыскали и отобрали бабушкины вилки и ложки. На хорошем немецком
языке – в школе она имела по нему одни пятерки – девушка рассказала о ребенке и
попросила отдать приборы. Молоденький ефрейтор искренне изумился, услышав, что
белоруска-варварка говорит на его родном языке. Когда же Регина прочитала
наизусть несколько строк из «Лорелеи», пришел в полный восторг. Ложки вернулись
к владелице, и ефрейтор посоветовал Регине наняться на работу в комендатуру.
Через неделю она уже сидела в канцелярии, печатая разнообразные «аусвайсы»
[2]. Девушка не отличалась
патриотизмом, больше всего ей хотелось выжить и спасти Ирочку.
