Тут Джакомо живо заключил Люсию в объятия и сказал… все то,
что говорят всегда! Они целовались целый час, пока она не прошептала, что ее
сердце не выдерживает и она должна быстро уйти…
Чтобы побыть вместе подольше, в следующий раз она пришла еще
до рассвета. Двенадцать ночей они лежали в одной постели. Он совсем не владел
ею, лишь разгорался его пыл. Люсия, чья возбуждающая близость стала и жизненно
важной и непереносимой, всеми средствами хотела соблазнить его. Наконец, она
сказала, что он может наслаждаться всем. Он знал это сам.
Прелестный ребенок был печален при расставании. Он обещал
вернуться в начале года. Он снова увидел ее лишь двадцать лет спустя в одном из
веселых домов Амстердама. Она его не узнала. Он не открылся.
В Венеции он устремился к Анджеле, жадный сделать с ней все,
что делал с Люсией. Он продолжал думать, что порядочней будет соблазнить
девушку только наполовину. У него была «разновидность панического ужаса перед
возможными последствиями для дальнейшей жизни, которые могут испортить ему
удовольствие». Позднее он оставил эти страхи. Под конец жизни он верил, что в
молодости обладал деликатными чувствами, но не был уверен полностью, что был
порядочным человеком. Он смущенно констатировал, что опыт и философия как раз
таки не способствуют настоящей добродетели, так как уменьшают моральные
сомнения.
Чувственные огненные уверения Джакомо отскакивали от
добродетели Анджелы, но возбудили сердце ее прелестной подруги,
шестнадцатилетней Нанетты и ее пятнадцатилетней сестры Мартины. Они были
сиротами, приемными дочерьми графа Саворгана, в доме которого жил Казанова; они
жили в доме их тети Орио.
Священник Тозелло по настоянию племянницы просил Казанову
прекратить свои каждодневные визиты, но Казанова передал записку ее подруге
Нанетте, которая через день принесла ему записку Анджелы.
Казанова утверждает, что эти и другие письма, о которых он
говорит и которые цитирует в тексте воспоминаний, он сохранил во всех
путешествиях и превратностях своей авантюрной жизни и пользовался ими при
написании мемуаров. В самом деле письма и дневники вместе с заметками самого
Казановы могли служить ему для воспоминаний. В его обширном наследии в Дуксе
можно найти многочисленные письма к нему и много черновиков писем Казановы,
среди них сорок два письма его невесты Манон Балетти, тридцать три письма
графини Сесиль Роггендорф, его «последней любви», письма швеи Франчески
Бусчини, его последней венецианской подруги, письма рекомендательные, например,
письмо кардинала Альбани папскому нунцию в Вене или письмо банкира Боно из
Лиона, дружеские письма, манускрипты, документы и пр.
Создатели мемуаров во все времена имеют простодушную
привычку хранить даже компрометирующие их письма многолетней давности, чтобы
цитировать их страницами в написанных воспоминаниях. Авторы придуманных
воспоминаний цитируют придуманные письма. Однако, именно те письма, которые
Казанова приводит в своих воспоминаниях, почти все утеряны.
Нанетта сказала другу Анджелы, что нет в мире ничего, чего
бы она не сделала для своей подруги. Скоро она это доказала.
По праздникам Анджела обедала за столом у тети Орио и спала
в постели с сестрами. По совету Нанетты Джакомо подействовал на своего покровителя
Малипьеро, чтобы старая благородная шестидесятилетняя тетя Орио была внесена в
список благородных вдов, получающих пособие. Ее давний обожатель прокуратор
Роса провел в ожидании долгие годы, чтобы после смерти своей жены взять в жены
тетю Орио.
Когда Джакомо передал тете послание Малипьеро, Нанетта
сунула ему записку, что он должен прийти после ужина, она посветит ему на
лестнице, прямо с улицы он должен тихо проскользнуть на третий этаж в комнату
девушек и, когда господин Роса уйдет, а тетя направится в постель, придут три
девушки и Джакомо всю ночь сможет говорить со свей Анджелой…
Когда наконец три девушки пришли, Анджела села с ним на
софу. Добиваясь поцелуя, два часа он проговорил напрасно. Он не мог уйти среди
ночи, ключ от двери был у тети, а она открывала только к ранней мессе. После
полуночи погасла последняя свеча. Как только он попытался обнять Анджелу, она
ускользнула. На ощупь в темноте он находил только Мартину или Нанетту. В
изнеможении он рухнул на софу, рыдая от ярости, умоляя, проклиная, притворяясь
что под утро убьет Анджелу и, когда тетя открыла входную дверь, он наконец
ушел.
Днем он откровенно рассказал о своем неудачном приключении
сенатору Малипьеро. Обманутые любовники, семидесятишестилетний и
шестнадцатилетний, утешали друг друга подходящими к случаю максимами Цицерона и
Эпикура.
Чтобы забыть Анджелу, Казанова уехал в Падую и, как он
сообщает, сделал докторскую работу в двух областях права: по гражданскому праву
на тему «De testamentis» («О завещаниях»), и по каноническому праву на
курьезную тему «Могут ли евреи строить новые синагоги?» Казанова не сообщает
выступал ли он за религиозную свободу и почему он вообще проявляет так много
интереса к евреям.
Из архива падуанского университета неопровержимо следует,
что действительно Казанова на двенадцатом году жизни был записан на юридический
факультет и жил у священника Гоцци. Главное же, что сообщает Казанова в
мемуарах, то есть его юридические штудии, многими критиками ставятся под
сомнение. Утеря экзаменационных листов Венецианской коллегии юристов в Падуе за
годы с 1742 по 1744 делает невозможным точное документальное доказательство его
юридического докторского экзамена.
Когда он вернулся в Венецию, Нанетта в доме тети Орио
передала ему записочку Анджелы, что он не должен печалиться и может провести с
ними вторую ночь. Нанетта просила, чтобы он обязательно пришел. Он пришел
отомстить ханжески стыдливой Анджеле соей полной холодностью. Как и в первый
раз он проскользнул в спальню, но нашел там лишь двух сестер. Анджела его
одурачила?
Он опять был заперт на всю ночь. Сестры предлагали ему их
широкую постель, а сами хотели устроиться на канапе в соседней комнате. Это
предложение затрагивало его честь. Вместо этого он достал из карманов плаща
копченый язык и две фляжки кипрского вина. Сестры принесли хлеба, воды и
пармезана, и все вместе поели. Вино кружило им головы. Они смеялись все дольше.
Он сел меж ними на софу, жал их руки. Постепенно впал в меланхолию и спросил,
как они смотрят на манеры Анджелы.
Сестры со слезами на глазах говорили о его любовных
мучениях. Он просил их видеть в нем брата и обменяться с ним братским поцелуем.
Они не могли отказать в такой малости, но ощутили больше, чем ожидали.
Пораженные смотрели они друг на друга с внезапно посерьезневшими лицами.
В это мгновение Джакомо понял, что страстно любит обоих
сестер. Разве они не прелестнее Анджелы? И Нанетта тотчас процитировала
Ариосто. Но обе девушки были невинны и принадлежали знати. Казанова, который
знал, что можно, а что нельзя, был вначале в сомнении, подарившем ему некое
моральное удовольствие.
Он не хотел упустить случай, давший ему в руки двух девушек.
Но он не был столь суетен, чтобы воображать, что девушки, разгоряченные
кипрским вином и поцелуями, любят его. За долгую ночь искусными приемами он мог
бы соблазнить невинных девушек к определенным далеко идущим любезностям. Это
умозаключение напугало его. Он хотел дать себе слово, что при всех
обстоятельствах сохранит их невинность. Его целомудренные намерения растрогали
его. Целый час он говорил, что Анджела не любит его. «Но она любит тебя»,
сказала наивная Мартина, «когда она лежала с нами в постели и обнимала меня,
она пылко шептала: “Мой маленький аббат!”»
