Сначала он рассказывает о наполовину нормальной бравой
юности героя и о его жажде знаний, о соблазнении соблазнителя, который за сорок
лет хроники наслаждался только «около ста шестнадцати возлюбленными»
индивидуально, то есть «около трех» в двенадцатимесячном цикле. (При этом,
очевидно, вкрадывается «ошибка счета», так как он впервые исполнил «акт любви»
в семнадцать лет и статистика должна быть поэтому поделена на два. В
соответствии с этим Г. Кестен сосредоточился на «типе» и изложил аккуратно и
хронологически забавнейшие амуры Казановы с сестрами Нанеттой и Мартиной в
Венеции, Лукрецией и Анжеликой в Риме, с Терезой и Христиной, с прованской
Анриеттой, с обоими монахинями из Мурано Катериной и Маддаленой, с блудницами
Манон, Марколиной и Шарпийон.
Друзья пикантной прозы любят Кестена. Речь идет о
бесстыдстве и ослеплении, бурном овладении и осчастливливаниии, о пассажах
втроем и о рафинированных интимностях, о групповом сексе и импозантных советах
повысить потенцию, и, наконец, об «автоматической любви» и патологической
эротомании. В общем, автор ведет себя действительно не жеманно, он весьма
приятно рисует сцены копуляции и сочиняет до некоторой степени некий забавный «Декамерон»
рококо, место действия которого простирается от Лондона до Константинополя, от
Петербурга до Парижа. Он искусно будит ожидания, показывая напряжение,
контрасты и противоречия человеческой натуры.
Очевидно, для Кестена характерны короткие предложения, игра
слов и остроумные парадоксальные формулировки. Например, мы читаем о священной
проституции, о нелюбимим сыне любви, о совести бессовестных о о склонности к
смене пути и распутству. Это артистичное владение языком (иногда напоминающее
Генриха Манна) доставляет удовольствие и превращает сочинение в художественную
литературу.
С другой стороны не надо закрывать глаза на то, что многое
оригинально действующее в книге Кестена покоится на эффекте и силе излучения
знаменитого оригинала. Казанова сочинил свои очень откровенные, привлекательные
мемуары именно в старости, поэтому биограф может благодарить их за важнейшие
факты жизни, «проделки», картинки нравов и манеру выражения. Все возбуждающие
покалывающие постельные истории находят в нем верное соответствие. Во многих
главах он ограничивается изложением оригинала, который читал «по лучшему
французскому изданию» Рауля Веса (1924/25); часто он привлекает немецкие
переводы Вильгельма фон Шютца (1822/28) и Генриха Конрада (1907/13), которым
местами он следует слово в слово. Правда, он трудится при изображении страстей,
оттачивая фразы и упрощая стиль, потому что старый романский графоман «пишет
хуже всего, когда изображает любовь, это острое наслаждение».
В общем, Герману Кестену удалось, излагая почти 5000 печатных
страниц многотомного текста Казановы, сократить его более чем в десять раз и
достичь чрезвычайной плотности изложения. Так как он при этом сильно
сконцентрировался на эротическом (составлявшем в историческом прототипе не
более трети), то сменились пропорции и оттеснили документальное и критическое.
Хотя современный автор ценит не только шармера, сочинителя и героя «всемирно
известных мемуаров» и «великолепного рассказчика историй» как посла и
«смеющегося репортера восемнадцатого века», в этом аспекте он далеко не
исчерпал богатство источника. Не слишком очевидно, что итальянский авантюрист
написал, вероятно, обширнейшую, все разъясняющую хронику своей эпохи и
способствовал неоценимой информации о европейском обществе перед Французской
революцией.
В относительно тихом периоде между Семилетней войной (во
время которой он находился далеко от выстрелов — во Франции) и штурмом Бастилии
он действовал иногда как романтический мятежник и борец за свободу. Из-за
антиклерекальных и либеральных убеждений он вытерпел в 1755/56 полуторалетнее
заключение в тюрьме инквизиции, отчего отрывок из его воспоминаний мог
появиться под захватывающим названием: «Позорное заключение и
бешено-хладнокровный побег всемирно известного художника любви Джакомо Казанова
из-под „Свинцовых Крыш“ Венеции». Позже он служил именно в инквизиции и как
пользователь феодально-абсолютстской мощи показывал не только узкое понимание
буржуазного революционного движения, но и ругал «якобинских каналий». Его
записи содержат наглядные сообщения о жизни королей, аристократов, пап,
священников, торговцев, солдат, художников и девушек для развлечений; он него
мы узнаем, как тогда обедали и путешествовали, как ходили в княжеские дворцы,
театры, постоялые дворы, кабаки и игорные залы, какие беспутные нравы царили в
монастырях, как смешались в сознании творения Возрождения и суеверия, кто
задавал тон в культуре и политике.
Кестен дает из этого только выдержки. Он ведет нас одинаково
на ярмарочную площадь сенсаций и на ревю выдающихся личностей. Мы сопереживаем
Казанове на аудиенциях и разговорах с маркизой де Помпадур (1751), с папой
Клементом XIII (1760), с прусским королем Фридрихом II (1764) и русской царицей
Екатериной II (1765). Однако среди его неисчислимых современников Клопшток,
Лессинг и Иммануил Кант не заслужили ни строчки, потому что он презирал
немецкую литературу. При последнем появлении в Веймаре (осень 1795) он точно
также надменно игнорировал Гете и Шиллера.
Но он общался с романскими коллегами, драматургами
П.Кребийоном и К.Гольдони, имел контакт с американским дипломатом и
изобретателем Бенджамином Франклином, посещал французского философа Жана-Жака
Руссо и швейцарского просветителя Альбрехта фон Халлера. К замечательным главам
воспоминаний бесспорно принадлежит сообщение о визите к Вольтеру летом 1760
года, сцена, которую Герман Кестен виртуозно пересказывает и оформляет:
«Встреча всемирной славы и скандальной славы», замечает он, «француза и
итальянца, поэта и авантюриста… Один был предтечей революции, другой
наследником реакции». Замечательная комедия взаимного кокетства, разновидность
взаимообмана между князем духа и самовлюбленным «курьезом», пышная декламация в
духе Ариосто и изображение жеманного, колкого диалога! В этой ценной
исторической «миниатюре» биограф смог заретушировать убогий вид Казановы и
позволить догадаться о многостороннем дилетантизме венецианца, который
выступает как «ученый педант» и «неудачливый литератор».
На самом деле «значение» человека ни в коей мере не
исчерпывается его звездной ролью шарлатана и юбкозадирателя, охотнее
укладывавшегося в постель как в рабочее место, плейбоя и глубокомысленного
болтуна; напротив, он был знатоком многих языков (греческий, латинский,
французский и др.), академически образован, сведущ в исторических и
естественных науках, глубоко разбирался в искусстве и усердно действовал
литературно. Кроме несравнимых мемуаров, под его именем появилось еще около
тридцати сочинений, среди них стихи, переводы, пьесы, памфлеты, статьи и даже
утопический роман об экспедиции внутрь Земли («Икосамерон»). Правда: ничего
достойного внимания рядом с вольтеровской комической историей «Микромегас»,
рядом с песнями Макферсона, боевыми памфлетами Пэйна или драмами Лессинга, но
все-таки выражение неординарной личности.
Воспоминания, к которым Г.Кестен относился конечно
литературно-критически и сосредоточенно, составляют неистощимый резерв
материала; автор дополнительно обращается к авторитетам и комментаторам. Может
не всегда броситься в глаза многим читателям множество иностранных имен в книге
(их список составляет более 700); с другой стороны, не надо преувеличивать
ученые амбиции составителя. В главном он придерживается монографии о Казанове
Густава Гугитца. Кроме того он использовал соответствующие публикации Шарля
Самарана, Жозефа Ле Граса, Эдуарда Майньяла, Германа Лепера, Франца Вальтера
Ильгеса, Норберта Мулена, А. Компиньи де Бордеса и изданием «Женские письма
Казанове». Вместе около дюжины названий, делающих возможными углубление,
критику и написание аутентичного романа-биографии.
