Чтобы достать денег, Джакомо продал духовное облачение и для
многих альбанезских офицеров писал прошения венецианскому военному министру.
Тогда в форте жило около двух тысяч так называемых кимариотов с пятью или
шестью тысячами жен и детей, и у всех карманы были полны золота. У Джакомо
скоро оказалось сорок цехинов.
2 апреля 1743 года в его день рождения, который, как он
считал, часто был днем его судьбы, к Джакомо пришла красивая гречанка с
прошением военному министру. Она была женой фенриха, который хотел стать
лейтенантом, и капитан которого при этом напрасно требовал от него некоей
любезности. Джакомо обещал написать прошение, и так как она была бедной, то
заплатила милому молодому человеку той самой маленькой любезностью, и еще раз в
полдень, когда получила прошение, и еще раз вечером, когда она появилась то ли
сделать исправление, то ли потому что вошла во вкус.
Через три дня испуганный Джакомо заметил печальные
последствия. Он устыдился. Он тотчас обрушил упреки на гречанку, но она со
смехом возражала, что дала ему лишь то, что имела.
Через день прекрасная госпожа Вида призналась ему, что уже
четыре года муж оставляет ее спать одну. Смущенный сознался он в своем
несчастии, она возмутилась и сказала ему все, что при таком оскорблении может
сказать порядочная женщина.
Шесть недель лечения и диеты, уверяет Казанова, восстановили
его.
Он попросил Гримани переслать летнюю одежду. Рацетта передал
ее в присутствии коменданта со словами: «Вот твои лохмотья». Казанова
предположил, что Рацетта пойдет на галеры, Рацетта в свою очередь, что Казанова
кончит на виселице. Комендант разнял их. Казанова, который был так же
безусловно верен друзьям, как ненавидел врагов, вынашивал в душе возмездие.
За один цехин лодочник, привозивший в форт провиант, с
наступлением ночи тайно отвез его на Риа деи Скьявони, откуда Казанова в плаще
лодочника с капюшоном пошел к Сан Сальваторе и попросил содержателя кофейни
показать ему дом Рацетты. У ближайшего моста он ждал до полуночи, чтобы узнать
каким путем Рацетта предпочитает возвращаться домой. Потом он поплыл назад.
На другой день с двенадцатилетним сыном адъютанта Цена он
прыгал с бастиона и постарался слегка вывихнуть ногу. Лекарь вправил сустав и
предписал постельный режим. Джакомо вытерпел множество визитов к больному и
оставил одного солдата в комнате спать за себя, а сон его усилил водкой.
В половине одиннадцатого он выскользнул из бота своего
лодочника, купил в Венеции за одно сольди палку и ждал в подворотне между домом
Рацетты и близлежащим каналом.
Четверть двенадцатого степенно шагая появился Рацетта.
Первый удар Джакомо нанес по голове, второй — по руке, а третьим свалил его в
канал. Вышедшего из дома слева форланца с фонарем (так в Венеции называют слуг,
происходящих в основном из Форли) Джакомо стукнул по руке, фонарь упал на
землю, форланец с криком убежал.
Джакомо выбросил палку, побежал к мосту, прыгнул в свой бот,
который при хорошем ветре быстро довез его прямо до его окна. Он был дома,
когда била полночь. Он разделся, скользнул в постель и заорал как резаный так,
что разбудил солдата, который побежал за хирургом, пока Казанова притворялся,
что умирает от колики. Исповедник, спавший над комнатой Казановы, принес ему
лечебного отвара. Через полчаса Казанова, уставший от своих гримас и криков,
объявил, что отвар (который он незаметно выплеснул) ему помог. Комендант,
пришедший утром, уверял, что колика от дыни, которую он ел прошлым вечером.
Форланец и Рацетта, у которого был сломан нос, размозжена рука
и выбито три зуба, пожаловались на Казанову военному министру. Через три дня
прибыл комиссар с судебным писцом. Капеллан, лекарь, солдат и многие другие,
которые ничего не знали и не слышали, поклялись, что видели Казанову в форте до
полуночи с растянутым сухожилием и коликой. Рацетте и форланцу было отказано и
они должны были оплатить судебные издержки.
Казанова добился встречи с военным министром и восемь дней
спустя был освобожден.
Епископ Бернардо приехал в Венецию. Гримани хвалил ему
Джакомо, как хвалят драгоценность. Епископ, остановившийся в монастыре
миноритов, носил на груди епископский крест; это был красивый человек сорока
четырех лет. Джакомо нашел, что он похож на патера Манция, заклинателя ведьм из
Падуи.
Коленопреклоненно он принял благословение человека, «который
был епископом милостью бога, святого престола и моей матери».
Бернардо, говоривший с Гримани на итальянском, а с Джакомо —
на латыни, назвал его своим любимым сыном и обнял. Гримани поможет Джакомо
доехать до Анконы, там монах-минорит Лазари даст ему денег на дорогу до Рима и
римский адрес епископа, который возьмет его с собой через Неаполь в Калабрию.
На пути домой Гримани дал своему подопечному длинное
наставление, он особенно предупреждал от любых усердных штудий в густом воздухе
Калабрии, чтобы не заболеть чахоткой.
На следующее утро Джакомо пил шоколад с епископом. Епископ
молился с ним три часа подряд. Джакомо видел, что епископу он не нравится. Ему
епископ нравился. Этот человек выведет его на вершину жизни. Джакомо решил делать
карьеру.
Джакомо, радостный избавлению от опекуна, прощался с
подругами, друзьями и братом Франческо, который уже был учеником театрального
художника Антонио Йоли. Франческо менял мэтров, как Джакомо профессии.
Бедный Франческо был одарен единственным талантом, которого
хватило чтобы стать всемирно известным и миллионером. У Джакомо было сто
талантов и не хватало терпения ни для одного. Он смотрел на себя и верил, что
достаточно мужествен, чтобы завоевать мир. Он считал себя умнее всех, кого
знал. Никто лучше него не знал Горация наизусть. Все относились друг к другу
слишком серьезно, особенно к самим себе. Джакомо видел насквозь этих больших
сенаторов и адвокатов, священников и аббатов, поэтов и певцов, откровенных
обманщиков, сильнее всего лгущих самим себе. Никто не был тем, кем хотел
казаться. Казанова смеялся над всеми.
И прежде всего над женщинами! Над племянницами, которые
обманывали теток, над матерью, которая сводничала собственной дочерью, над
подругой, предавшей подругу, над сестрой, соблазнявшей сестру, над тем, кто за
неделю до свадьбы оставляет невесту и платит сто тысяч дукатов за гетеру. Как
печален этот мир, если им не наслаждаться. Как радостен, когда над ним
смеешься.
Последнюю ночь в Венеции он провел в лоне своих обеих
«ангелов», Нанетты и Мартины. Позже он жаловался, что они не научила его
дальнейшей жизни. Они были слишком бескорыстны, слишком счастливы. Корысть и
несчастье он, очевидно, считает настоящими учителями.
У своей подруги-матери госпоже Манцони он прочитал почти все
запрещенные книги и новые сочинения. Как каждый начинающий литератор, он был
подавлен растущим потоком исписанной и напечатанной бумаги. Это умная женщина
на основе простого знания людей предсказала ему возвращение в течении года и
смеялась над влюбленным Уленшпигелем.
