С Пьяцетты он отплыл в пеоте венецианского посланника Андреа
да Лецци, который по просьбе Гримани взял его да Анконы. Гримани подарил десять
цехинов для карантина в лазарете Анконы. С сорока другими цехинами, которыми он
владел тайно, Джакомо чувствовал себя богачом. Радостный и без малейшего
религиозного чувства он покинул родину, чтобы стать епископом. Храбро начал он
свои странствия по миру. Путешествия в конце концов стали всей его жизнью. Он
был счастлив. Ему было восемнадцать.
Глава 4
Закадычный друг нищего
В этом мире не говорят почти ничего, что можно понять в
точности, как сказано…
Дени Дидро «Жак-фаталист»
Его несчастья начались в гавани Хиоццы. Еще много раз
Казанова сам ввергал себя в несчастье.
Уже на первом шаге в мир он потерял деньги, имущество,
здоровье и некоторые иллюзии и поэтому, вероятно, пошел бы на дно, если б не с
большими жертвами, усилиями и хитростями словно за собственные волосы не
вытащил себя из болота. Он думал, как он говорит о себе, что нуждается лишь в
собственном остроумии, чтобы сделать из себя что-нибудь в этом мире. Думать так
мог только очень молодой человек.
В кофейне Хиоццы он встретил длинного, одноглазого
монаха-якобита Корсини, который привел его на обед в Академию Макарон, где на
пари ели макароны, и на комический манер сочиняли макароническую поэзию,
смешивая многие языки и диалекты в полном вавилонском столпотворении. Казанова
съел множество макарон, сочинил экспромтом десять стансов и был провозглашен
князем макаронников. Затем он последовал за монахом прямо в бордель, который
мог бы найти и без него, из похвальбы лег там с самой безобразной женщиной, а
потом пошел в трактир, где компания монахов выиграла у него все деньги.
Обманутый сочувствием, хорошо разыгранным монахом, и подстрекаемый к новой
игре, Казанова на следующий день принес свой сундук ближайшему ростовщику и
заложил одежду, белье и т.п. за тридцать цехинов, причем проницательный
ростовщик с трудом уговорил его забрать назад три рубашки и скатерть, потому
что у Казановы были верные предчувствия, что вечером он отыграет все потерянные
деньги. Вечером в компании тех же монахов он потерял свои тридцать цехинов, а
на пути домой с испугом заметил, что опять заразился, второй раз за год.
Много лет спустя Казанова в отместку издал памфлет против
предчувствий; если делать лишь дурное, все дурным и кончится.
В следующей гавани, Осара, он свалился бы от голода и
раскаянья, если бы не молодой монах ордена босоногих брат Стефано из Беллуно,
которого лодочник взял даром из уважения к Франциску Ассизскому, пригласивший
его на трапезу, вымоленную им у прихожанки. Там Казанова встретил священника,
который пригласил его на ужин и ночлег и читал ему свои стихи, которые Казанова
хвалил. Там он целовал молодую домоправительницу священника, принесшую утренний
кофе, а ночью два часа подряд наслаждался ею. Как вспоминает Казанова,
единственный раз в жизни он имел сношение несмотря на острую венерическую
болезнь. В гавани Полы он осмотрел римские древности.
В Анконе он должен был двадцать восемь дней проходить
карантин в лазарете, так как в Мессине свирепствовала чума.
Казанова и его нищенствующий монах надеялись жить один за
счет другого. Казанова уже выступал с апломбом мошенника, требуя без единого су
в кармане комнату для себя и монаха, и в то время как монах был горд и мог
спать на соломе в углу комнаты Казановы, он без монаха умер бы с голоду.
Наконец Казанова прямо сказал монаху о своей нужде, однако представил ему, что
в Риме он, как секретарь венецианского посланника, будет купаться в деньгах.
Монах спросил только, может ли он писать; сам он мог написать лишь свое имя и
то помогая себе обоими руками. Как сообщник нищенствующего монаха Казанова
должен был ежедневно писать восемь прошений; францисканец был убежден, что надо
стучать в восьмую дверь, если в семь дверей стучался напрасно. Женщины
требовали писать латинские цитаты. «В наше испорченное время», жаловался монах,
«уважают только ученых».
От написания прошений пошли кучами съестные припасы, и бурдюки
вина. Но Казанова, чтобы излечиться, пил только воду, держал двухнедельную
диету и не покидал постели. Как-то раз он прогуливался по двору лазарета вместе
с турецким купцом из Салоник, стариком с трубкой во рту, который был владельцем
первого этажа, двора и людей, среди которых была поразительно красивая
греческая рабыня.
Казанова уставился на нее. Когда их взгляды встретились, она
опустила красивые глаза. Она была высокой, гибкой, черноволосой, у нее была
белая кожа и сладострастный вид в греческой одежде.
Казанова уронил ей под ноги записку. Он молится на нее. Он
будет ждать всю ночь на балконе. Если она поднимется на тюки материи, сложенные
под балконом, то через узкое отверстие в полу они смогут друг с другом
шептаться.
Она пришла в полночь. Он лег на пол. Она стояла на балке,
опираясь рукою о стену. Они говорили о любви. Ненасытно целовал он ее руку,
которую она просунула в отверстие. Когда он просунул свою руку и ласкал ее
груди, она целовала его локоть.
На следующий день Казанова заметил, как по приказу гречанки
рабы положили под его балкон широкие тюки с хлопком. Тогда большими клещами он
вытащил четыре гвоздя из доски в полу балкона.
Когда она пришла в полночь, он поднял слабую доску и они
смогли просунуть голову и руку. «Ее рука поглощала все мое существо.»
В следующий раз она просила выкупить ее, ведь она
христианка. «У меня нет денег», сказал он. Она тихо вздохнула.
На следующую ночь она предложила ему взять ящичек с
алмазами, каждый из которых стоит две тысячи пиастров; она стоит всего две тысячи
пиастров, он сможет выкупить ее с выгодой, а на остаток они смогут жить в
радости. Турок ничего не заметит или не заподозрит ее. Казанова просил время на
раздумье и объявил на следующую ночь, что любит ее, но не может участвовать в
воровстве. Она тихо вздохнула. «Ты хороший христианин, но не любишь меня так,
как я тебя.»
Это была его последняя ночь в лазарете. Она просила:
«Подними меня.» Он схватил ее за руки, поднял наверх и почти овладел ею, как
почувствовал удар кулака по плечу, услышал голос охранника и дал ей
ускользнуть. Она убежала в свою комнату. Он хотел убить охранника и еще
несколько часов лежал на балконе.
Утром он пошел к патеру-минориту Лазари, который дал ему
римский адрес епископа Бернардо и десять цехинов. Казанова расплатился с
долгами, купил башмаки и голубой плащ, и без брата Стефано поехал в Нотр Дам де
Лорето, где была хорошая библиотека. Через несколько дней прямо на улице он
неожиданно встретил брата Стефано, который в восхищении промыслом божиим
сказал, что святой Франциск будет заботиться о них обоих.
Стефано был тридцатилетним, сильным, рыжеволосым
крестьянином, который стал монахом из лени и убежал из своего монастыря, он
говорил о религии и женщинах с остроумием арлекина, бесчувственного к той и
другим, а за столом обсуждал такие неприличные вопросы, что краснели старики.
Все сексуальное казалось ему сверхсмешным. Как-то в деревенской церкви, когда
слегка навеселе, он читал мессу, не зная ритуала, брал исповедь сразу у целой
семьи и не давал отпущения грехов красивой тринадцатилетней девушке, грозя ей
адом, Казанова дал ему пощечину, и они расстались. «Этот болван», говорит
возмущенный Казанова, «считал себя всех во всем превосходящим».
