Он позвал Казанову посмотреть на беспорядок и рассказал, что
немецкие солдаты напали в местечке на испанские войска, что привело к обмену
пулями. Все уже было тихо. Адвокат поблагодарил Казанову за хладнокровие и
улегся рядом с ним.
(Нападение на Велетри произошло на самом деле, однако в
другом году, чем нападение Казановы на супругу адвоката, из чего многие критики
заключили, что он приделал исторические украшения к эротическому приключению,
которое либо запомнилось ему не таким приятным, либо было хуже на самом деле.
По своему обыкновению, рассказывая историю, он бросил на нее сияющий глянец.)
За завтраком сестра дулась, а супруга смеялась. Казанова
насмешливо называл адвоката папашкой, пророчил ему сына, а сестре прекрасной
Лукреции делал множество комплиментов с намеками; она ехала в Рим, чтобы выйти
замуж за служащего банка Святого Духа, адвокат ехал на процесс, Лукреция,
бывшая замужем уже два года, ехала к матери, в чьем доме они остановятся и куда
пригласили Казанову.
В Риме Казанова остановился в гостинице на площади Испании.
Наконец он был в Риме, восемнадцатилетний, с рекомендательными письмами,
украшениями, опытом, хорошо снабженный одеждой, так себе — деньгами, свободный,
в возрасте когда каждый пытается построить свое счастье, даже если имеет только
приятное выражение лица. Он чувствовал себя способным ко всему. В Риме каждый
из ничего мог достичь всего.
Конечно, говорит старый Казанова, каждый должен «быть в Риме
хамелеоном, протеем, Тартюфом, непроницаемым комедиантом, должен поступать
подло, все скрывать и в страшном пекле выглядеть холодным». Кто презирает
лицемерие, должен ехать в Англию, считает Казанова.
Он разыскал отца Джорджи, врага иезуитов, которые устроили
на него покушение. Патер пригласил заходить регулярно, чтобы все объяснить,
советовал больше молчать в кофейнях, учить французский и не ходить к кардиналу
Аквавиве в костюме франта.
Дон Гаспаро Вивальди, которому Казанова принес рекомендательное
письмо от дона Антонио Казановы, по его поручению отсчитал сто римских дукатов.
Казанова «не мог их отклонить, да и не хотел». Римляне и чужаки ругали в
кофейнях папу и иностранные войска дерзко, как нигде, и в постный день ели
мясо. Римляне боялись только инквизиции, как парижане своих lettres de cachet.
1 октября 1743 года Казанова впервые в жизни побрился и
отметил в воспоминаниях день и час.
Кардинал Аквавива осмотрел его и не прочитав
рекомендательного письма отправил к аббату Гама.
Траяно Аквавива из старой неаполитанской семьи был тогда
сорока семи лет и уже двенадцать лет кардиналом, самым могущественным и
великолепным господином в Риме и, как писал Шарль де Броссе, «un grand
debrideur des filles» (большим любителем девушек), был директором испанских дел
при курии, владел епископатом Монреаля и другими большими доходами.
Аббат Гама, веселый сорокалетний португалец, сказал
Казанове, что он будет жить в Испанском дворце и обедать вместе с двенадцатью
аббатами, сплошь секретарями. Для занятий французским он рекомендовал адвоката
Далакуа, живущего напротив палаццо ди Спанья. Домоправитель выплатил ему
содержание за три месяца, шестьдесят талеров, и показал, где входная дверь.
Лакей провел в отведенную красивую комнату на третьем этаже.
Однажды утром после мессы Казанова встретил молодого
человека, который вместе с ним брал уроки у Далакуа и ухаживал за его красивой
дочерью Барбарой, часто заменявшей отца.
В крытой галерее близлежащего монастыря молодой человек
рассказал, что уже шесть месяцев любит Барбару, уже три месяца обладает ею, но
пять дней назад Далакуа застал их в постели, его выгнал, а дочь запер. Написать
он ей не может, к мессе она не пришла ни разу. Он не может к ней посвататься, у
него нет доходов, у нее тоже нет ничего. Казанова посоветовал забыть ее. На
мосту через Тибр юноша подозрительным образом уставился в поток.
На другой день Барбара, уходя после занятий, уронила письмо.
Казанова поднял, оно предназначалось любовнику. Он решил, что на следующий день
вернет письмо, но она не пришла. Однако в своей комнате он нашел любовника,
образ подлинного горя, и отдал ему письмо. Из сентиментальности он совершил
первую ошибку. Любовник попеременно целовал то Казанову, то письмо, и попросил
передать совершенно невинный ответ. Так Казанова стал postillon d'amur
(почтальоном любви).
В воскресенье Казанова повел свою Лукрецию с семейством на
прогулку к вилле Лудовичи. Перед обедом они гуляли в саду. Адвокат сопровождал
тещу, Анжелика — жениха, Лукреция взяла под руку Казанову.
Он признался: «Ты первая женщина, которую я люблю».
«В самом деле? О, несчастье, ты меня покинешь! Ты — первая
любовь моего сердца.»
Они сели на траву и поцелуями стирали слезы друг друга. «Как
сладки слезы любви!», вздыхает старый Казанова.
Она лежала перед ним «в восхитительном беспорядке». Он
спросил, не подозревает ли кто об их любви?
Муж — конечно нет, мать — может быть. Анжелика знает все с
тех пор, как постель развалилась под ними, и жалеет ее. Без него Лукреция
никогда не узнала бы настоящей любви. К супругу она чувствует лишь ту
любезность, к которой ее обязывают супружеские узы.
Все утро они сотни раз говорили друг другу, как велика их
любовь и как она обоюдна.
После еды они снова ходили парами в лабиринте виллы
Альдобрандини. Ему казалось, что он видит Лукрецию в первый раз. Ее глаза
сверкали любовью к жизни. «Бессознательное желание привело нас в уединенное
место.» Посреди широкой лужайки за густыми кустами высоко росла трава. Они
окинули взглядом большую открытую лужайку, которую не мог незаметно пересечь
даже заяц. Пешком до них нельзя было дойти даже за четверть часа.
Безмолвно они совлекли друг с друга все покровы. Они любили
друг друга два часа подряд. В едином порыве под конец они радостно воскликнули:
«Любовь! Благодарю тебя!»
Смешно, что Казанова хуже всего пишет там, где изображает
любовь, острое и краткое наслаждение или (иногда) любовь продолжительную. Тогда
он хватается за первые попавшиеся фразы. Он теряет всю наглядность. Его язык
становится сдавленным. Возможно, разумеется, что эти места были в оригинале ясными
и прозрачными, а мы читаем только плохую перезапись добродетельного
обработчика.
Возвращаясь, Лукреция и Казанова провели два сладких часа
визави в двухместной коляске. Они вызвали природу на соревнование и должны были
прервать пьесу перед заключительным актом уже в Риме. («Я вернулся домой
немного уставшим.»)
Далакуа был болен, и две недели подряд уроки французского
давала Барбара. Казанова открыл в себе новое чувство к юным и красивым
девушкам: сострадание. Он начал побаиваться любовной истории Барбары. Но было
поздно.
По совету своего кардинала как-то утром он поехал в
Монте-Кавальо, летнюю резиденцию папы, и вошел в комнату, где в одиночестве
сидел Бенедикт XIV — Просперо Ламбертини, друг литературы. Казанова поцеловал
крест на туфле его преосвященства.
