Мот, он дарил каждой новой подруге все свои силы и соки со
всегда новым экстазом, расточал деньги не экономя, а чувства и слова без счета;
поэтому среди всех плутов он самый красноречивый и болтливый. Недаром из
человека, соблазнившего многих женщин лишь искусством разговора, получился
эротический писатель, соблазняющий читателя искусством изображения и
возбуждающий его чувственность всего лишь словами.
Старый соблазнитель видел в каждом свежем соблазнении наслаждение
для себя и для своей жертвы. Когда его упрекают, писал он, что он горячит
фантазию читателей слишком отчетливым описанием любви, то именно этого он и
хочет; читатель — его друг, и он желает ему настоящего удовольствия.
Казанова, кроме изнасилования и убийства, не пренебрегал ни
единым средством, чтобы овладеть женщиной, и ни единым, чтобы снова покинуть
то, чего только что добился при помощи сотни уловок. Тонкий эгоист, знавший
бесчисленные технические приемы и трюки, как добиться женщины, был, как он
уверяет, в блаженстве, когда делал ее счастливой.
Его главным прекрасным и сильным оружием были мотовство и
счастье. Он растрачивал колоссально много и особенно свое время. Для поимки
женщины необходим досуг. И ощущение счастья, которое он возбуждал и разделял,
было единственным в своем роде. Каждой женщине льстило, что столь малым (если
так можно выразиться) можно сделать мужчину столь бесконечно счастливым. Как
редко любовь делает женщину по-настоящему счастливой. Любовь вообще редко
приносит счастье.
Половина его жизни с небольшими паузами была сплошным
наслаждением и он разделил его с сотней-двумя женщин. Иногда он хотел жениться,
но так и не пошел на это. Многим женщинам он устроил хорошую партию —
самозабвенный сводник, он был (на собственный манер) таким же самозабвенным
любовником, но в итоге жизни оказался обманутым обманщиком. Легендарный герой
массовой любви, любовник целого полка женщин, называл себя их жертвой, la dupe
des femmes.
Это дитя театра жило всегда как бы на сцене. Он всегда хотел
быть первым героем. Он всегда хотел играть: в карты, чужой судьбой, собственным
счастьем. Он хотел играть сотни ролей и выступать в сотнях масок. Но в каждой
роли он представлял одного и того же пестрого Казанову в сверкающем глянце.
Театром была его жизнь, составившая из импровизированных актов комедию дель
арте, которую он всю жизнь рассказывал и пересказывал со всеми сочными
подробностями. Когда он был весел, он рассказывал, чтобы позабавить других;
когда был в нужде — чтобы других растрогать. В конце концов в старости он
собрал все рассказы в мемуарах в стиле шаловливой комедии Бомарше «Фигаро»,
состязаясь с пикантными историями Лесажа в «Жиль Бласе», чувственно светлых,
как музыка Россини, и полных двусмысленных шуток и рискованных ситуаций,
способных заполнить целую эротическую библиотеку.
Его сценой были женские монастыри Венеции и Авиньона, гарем
Константинополя, парижские салоны, лондонские игорные залы, королевские замки
Варшавы и Потсдама, парки императрицы Екатерины Второй в Санкт-Петербурге, дом
Вольтера в Ферне, бордели Вены, виллы банкиров в Амстердаме, оперные балы
Кельна и Мадрида, хижины крестьян в Италии и России, тюрьмы многих стран,
кабинеты министров и лавки ростовщиков, жилища актрис и храмы, театральные
гардеробные и кофейни всей Европы.
Действующие лица его мемуаров — это кишение
всемирноизвестных фигур и провинциальных глуповатых масок — они охватывают все
классы и состояния, это короли и проститутки, мошенники и герцогини, танцоры и
монахини, папы и шарлатаны. Он знал весь мир.
Он любил в любом месте: в постели, в карете, на лестнице, в
бане, на природе. Он ухитрялся любить во всех положениях: стоя, сидя, лежа, с
одной женщиной, с двумя, двое мужчин с одной женщиной, с мнимым евнухом, со
своей племянницей, со своей собственной дочерью, со старыми подругами,
встреченными тридцать лет спустя, с десятилетней, с семидесятилетней (причем
ему придавал силы вид его обнаженной двадцатилетней подруги), одновременно с
матерью и дочерью, с проститутками и девственницами, которых он же и лишал их девственности.
Он любил со смехом, он любил со слезами, он любил с клятвами и с фальшивыми
обещаниями, с искренними обетами и с правдивыми словесными каскадами, на свету
и в темноте, с деньгами, без денег, для денег, а когда он не любил, он говорил
о любви, и вспоминал о любви, и желал любви, и был полон любовью, полон
единственной в своем роде и по-настоящему земной священной песнью любви,
звучным гимном всему женскому роду.
Вокруг него роились влюбленные мужчины и влюбленные женщины,
половина влюбленных целого столетия, нагие и в масках. Все восемнадцатое
столетие резвилось в его мемуарах, и смеялось, и разговаривало, и едва ли в
какой другой книге описание было так живо, так четко, так близко к обонянию,
осязанию, вкусу, ощущению.
Казанова всегда стоит на переднем плане, он главный персонаж
и герой, полностью освещенный, и все же он, его жизнь и его мемуары задают
многочисленные загадки. Человек, который говорил все что хотел, и делал все что
приносило ему удовольствие, совершенно таинственен, как если бы было сто
Казанов и каждый из них вел бы свою совершенно отдельную жизнь, особенно с
каждой новой возлюбленной. Его видишь в гладком зеркале мемуаров так близко и
отчетливо, как собственное лицо. Но вдруг он делает мгновенный пируэт, блестит
его шпага, и новое, чужое лицо глядит на тебя, с насмешливыми глазами и
загадочной улыбкой вечного соблазнителя.
Всматриваешься пристальнее и на сцену уже выступает другой
Казанова, игрок, который жулит проворными пальцами, или ученый педант, который
чувствует себя как дома в дюжине наук, или шарлатан, который лечит больных и
обманывает здоровых, или друг, которого помнят многие друзья по двадцать пять,
по пятьдесят лет подряд, и среди них заслуженные, достойнейшие люди, или,
наконец, во всем прилежный любовник, который однажды в присутствии
чудесно-очаровательной женщины (правда думая, что это евнух по имени Беллино),
которую он впоследствии соблазнит, начинает внезапный любовный акт с другой
женщиной, весьма решительной гречанкой, на открытой палубе корабля, начав, как
говориться, на прямых ногах, и прервав сразу после кульминации, потому что
капитан-турок, хозяин этой греческой рабыни, преждевременно вернулся.
И устно и с пером в руках Казанова был великолепным
рассказчиком. Он обладал завораживающим талантом всех настоящих эпиков: видеть
все так, как будто он видит это первым, все переживать, как будто он переживает
это впервые. Именно поэтому он шел на многие приключения: он нуждался в них
только затем, чтобы их пересказать.
Шуточные истории о тайнах, об интригах, о запутанных
любовных приключениях и сюрпризах, о масках и шпионах Казанова нашел уже в
своей родной Венеции, в ее комедиях, в волшебных кулисах которых он вырос.
Время обеда, вход в ворота, встреча в таверне, люди на улице и в театре — все
вело к увлекательным приключениям, все запутывалось загадочным и поразительным
образом, все вело к любви и в постель, к игорному дому и к дуэли, к маскараду и
бегству, и к сожалению все ближе к полиции, к заключению, к высылке, а иногда и
к подножию виселицы.
