Брагадино написал, что его дело забыто и он может тихо
вернуться.
Три покровителя Казановы после года разлуки, когда он был
вдалеке, приняли его как ангела спасения. Новые нравы Казановы поразили их в
высшей степени. Каждый день он ходил к мессе, часто ходил на проповедь, не
посещал казино и был лишь в тех кофейнях, где сидели люди благочестивые. Когда
он не был у трех покровителей, то целыми днями читал книги. Он выплатил долги
без помощи Брагадино.
Молодой барон Бавуа конечно был в восхищении от Казановы,
которому пришлось восемь дней подряд пристально изучать его, чтобы разглядеть
насквозь. Это был хорошо развитый, светловолосый, красивый молодой человек
возраста Казановы, надушенный и остроумный, благодаривший Казанову словесным
водопадом. Но в конце концов Казанова понял то, что без приступа благочестия
увидел бы сразу: Бавуа любил женщин, игру и расточительство, находился в
бедности в основном по милости женщин, не имел никакой веры и не скрывал этого.
«Как вы можете обманывать де ла Айе?», спросил Казанова.
«Упаси меня бог, обманывать людей. Де ла Айе мудр. Он меня
знает. Он влюблен в мою душу. Я благодарен ему за его благодеяния. Но у нас
договоренность, что он никогда не надоедает мне спасением моей души и своей
верой. Поэтому мы живем как добрые друзья.»
Казанова покраснел от стыда, что иезуит смог его околпачить.
Он немедленно вернулся к старым привычкам.
Как-то раз, когда три патриция, Казанова, де ла Айе и другие
гости сидели за столом, появился восьмидесятилетний судебный курьер
государственной инквизиции — пресловутый Игнасио Бельтраме, и передал Казанове,
что семидесятилетний судья и инквизитор Контарини даль Цаффо на следующий день
будет в таком-то доме возле церкви Мадонна дель'Орто и хочет поговорить с ним.
Казанова был поражен.
Брагадино, как член Совета Десяти, был когда-то
государственным инквизитором и знал порядки. Он объяснил Казанове, что пока
бояться нечего, ведь судебный курьер пришел не в служебной форме и инквизитор
вызывает его не на службу. Однако при всех обстоятельствах Казанова должен
говорить только правду.
Густав Гугитц считает возможным, что Казанова покинул
Венецию из-за этих опасных разговоров с инквизитором. Так же возможно, что де
ла Айе донес на Казанову государственному инквизитору, из-за чего позднее в
своих воспоминаниях Казанова так жестоко с ним обходится. Де ла Айе открыто
говорил позднее, что он передал Казанове предостережение инквизиторов. Однако
такое предостережение не исключает доноса.
На карнавале 1750 года Казанова выиграл в лотерею три тысячи
дукатов. Осенью он держал банк в казино, где не решался играть ни один
венецианский нобиль, так как банкометом был офицер родом из Испании. Казанова много
выиграл и, как сообщает Мануцци, написал на это сатиру.
Казанова решил уехать в Париж к Балетти.
Своим покровителям он обещал вернуться через два года. Брата
Франческо, который учился у батального художника Симинини иль Пармеджано, он
обещал вызвать в Париж и сдержал слово. Де ла Айе стал воспитателем молодого
нобиля и уехал с ним в Польшу.
В двадцать пять лет Казанова опять пустился в мир, вначале в
Реджио, пока там проходила ярмарка, потом в Турин, пока там праздновали свадьбу
герцога Савойского с дочерью короля Испании Филиппа V, а потом в Париж на самый
великолепный праздник, намечавшийся на ожидаемое рождение дофина. Но не только
ярмарки, княжеские свадьбы и дни рождений были у него в голове там, куда
стекались праздношатающиеся всей страны, очевидно поводы были большими — для
кого? Для профессионального игрока? Соблазнителя? Веселого друга праздников?
1 июня 1750 года Казанова выехал в пеоте из Венеции в
Феррару и остановился в самой лучшей гостинице «Сан Марко». Начиналось новое
приключение.
Глава 10
Годы учения в Париже
Кто воспитан, воспитан для чего-то.
Лессинг, «Воспитание рода человеческого»
Казанова сказал все, иногда слишком много, а иногда много
неправды.
Лоренцо да Понте в письме к Паманти, Нью-Йорк, 28.11.1828
Я слишком люблю ее, чтобы хотеть ею обладать.
Жан-Жак Руссо, «Исповедь»
По мне любовь — это болезнь…
Николя Ретиф де ла Бретон
Никто не чернил Казанову сильнее, чем сам Казанова. Часто
кажется, что он силится сделать себя хуже.
Писатель Казанова и его литературное тщеславие виноваты, что
развитие его жизни оставляет столь двусмысленное, а иногда неприятное
впечатление. Он часто хвастает своими грехами с таким преувеличенным рвением,
что можно предположить, что недостойные склонности раздувает заплутавшее честолюбие.
Конечно, у него было много поводов для самообвинений. Однако в его огненной
фантазии прослеживается комедийная идея Uomo universale (человека всеобщего)
Ренессанса. У него были также ложные представления о сатанинском блеске
аморалиста, впрочем скорее, имморалиста. Он хотел быть специалистом в сотне
областей, он хотел все знать, все уметь, обо всем говорить, быть героем женщин
и тысячасторонним художником, выглядеть как ангел и дьявол одновременно,
хвастать достоинствами и грехами, стыдясь длящегося литературного поражения.
Если бы он изобразил свою жизнь как протекающее бытие
некоего литератора, который не думает ни о чем, кроме своего труда, который
хочет лишь развить свой талант, он мог бы рассказать ту же самую жизнь, с теми
же приключениями, с тем же материальным и моральным банкротством, и это было бы
достаточно трогательно, обладало бы настоящей поэтической силой, чтобы стать
историей страстей литератора-неудачника, который узнал новые времена и
чувствовал себя вправе пополнить ряды писателей, имевших больший успех, нежели
он.
Казанова слишком мало преуспел своими книгами и пьесами,
переводами и стихами. Поэтому он вынужден был хвастать бешеными успехами в
других областях.
Должен ли был он открыто высказать, что напрасно творил,
напрасно всю жизнь мыслил, напрасно писал стихи? Тогда лучше выдать себя за
успешного афериста, за непобедимого шулера, за бесподобного соблазнителя.
У Вольтера и Руссо была слава и тиражи. А Казанова мог
колдовать, как Калиостро и граф Сен-Жермен. Он был профессиональным игроком,
как Джон Лоу, финансовым спекулянтом, как знаменитые братья Пари, у него был
гарем, как у Великого Турка, он вел сенсационную дуэль с кронмаршалом Польши
Браницким, из его постели женщины переходили в постели короля Франции Людовика
XV и кайзера Римской империи Германской нации Йозефа II. Он показывал, как
легко великие господа, кичившиеся своим превосходством, были водимы им за нос.
Он посещал некоего Вольтера, некоего Руссо, Альбрехта фон Халлера, Фонтенеля, и
приходил к ним не как мелкий литератор, а как могущественный господин. Шевалье
де Сенгальт болтал с кайзерами и королями, с царицей и папами. Великий Кребийон
был его учителем французского. Аббат Галиани с ним обедал. Мадам де Помпадур
смеялась над его остротами и помнила их через двенадцать лет. Герцогиня
Шартрская внимала его предсказаниям. Кардинал де Бернис делил с ним монахиню
М.М. Князь де Линь, граф Ламберг, лорды, маршалы, художник Рафаэль Менгс,
герцог Курляндский, исследователь древностей Винкельман были его лучшими
друзьями. Маркиза д'Урфе слепо слушалась его. Он был большим господином, между
прочим занимавшимся литературой. Франческо Казанова, знаменитый батальный
художник, был всего лишь братом великого Джакомо Казановы, шевалье де
Сенгальта. Как легко он обращался с властителями! Маршал Кейт, паша Карамании,
кардинал Аквавива, маркиза дю Румен, герцог Маталоне, принц Боргезе, известная
писательница супруга австрийского посла графа Розенберга, и сотни других
подобных кукол в театре Казановы. Как основательно он наслаждался своей жизнью!
