Казанова охотнее играл литературного дилетанта, чем
признавался, что между двадцатью пятью и двадцатью семью годами своей жизни он
напрасно трудился в Париже, стремясь сотворить литературную карьеру, и что в
Итальянской Комедии в Париже он поставил оперу, которая провалилась. При этом
он не лжет, или лжет лишь в мелочах, которые не важны. Он говорит правду. Но
так много способов сказать правду. Существует также много правд. Кто так
одинок. кто живет так интенсивно, с такой фантазией и такой чувственностью, тот
соединяет воедино множество жизненных путей. Но при всем многообразии
возможностей и преднамеренных сдвижках всегда остается истинным полнота жизни
этого индивидуума, его колоссальное чувство жизни, интенсивность его радости
бытия и ощущения счастья, которые собственно и делают людей и писателей
единственными в своем роде.
Что говорили о герцоге Орлеанском, регенте при Людовике XV,
подходит и Казанове: его жизнь была непрестанным упоением, прерываемым учеными
штудиями и интенсивной духовной жизнью. Поэтому его жизнь выглядит так, как он
ее изобразил. Он видел цель бытия в успехах и наслаждениях, в соединении оргии
и духа, тихих занятий и буйного сладострастия. Его безнравственность и его
интеллект равным образом годились для страсти. Враг революции, он был одним из
типов, которые ее подготовили. Он писал: «Единственная система, которую я имею,
состоит в том, чтобы заставить меня шевелиться. Мои окольные пути, вероятно,
научат вдумчивого читателя, как можно парить над пропастью. Это зависит лишь от
наличия мужества.»
Казанова был в прекраснейшем возрасте, когда впервые приехал
в Париж. Париж был столицей мира. Людовик XV (Многолюбимый), правнук и
наследник Людовика XIV (Великого), думал, как и его прадед, что он наместник
бога на земле, абсолютный монарх, который говорит: «Cela durera bien autant que
moi» (Пока я есть, все будет точно таким же.) Когда он умер, радость народа
была безграничной.
Людовик XV в тяжелые моменты всегда прибегал к решительным
мерам. Его девизом было: кто не отваживается, тот не выигрывает. У него, как и
его прадеда Людовика XIV, было честолюбие играть первую роль среди королей
Европы. Он думал, что французскому королю милостью Господа проститься все, лишь
бы он защищал и приумножал католическую церковь. Среди его многочисленных
возлюбленных выделялись Помпадур и, на двадцать лет моложе, Дюбарри. Парижанка
Помпадур была только на одиннадцать лет моложе его и умерла за десять дней до
него, оставив ему долги Семилетней войны и расцвет литературы.
Личные и общественные пороки короля Людовика XV, его
абсолютизм в политике, религии и экономике, многочисленные войны, которые он
проиграл из-за ложной внешней политики, потеря Канады и Индий после Семилетней
войны, сделали политические и социальные реформы требованием дня. Философы критиковали
злоупотребления старого режима, социальные преимущества привилегированных
сословий, духовного и дворянского, которые не исполняли соответствующей службы.
Кроме философии расцвели также музыка, живопись, литература.
Правили дамы, а с ними сентиментальность, la sensibilite,
которая нашла свое сильнейшее выражение в 1761 году в «Новой Элоизе» Руссо.
Монтескье писал: «Ни при дворе, ни в городе или провинции не
существует дела, которое не держала бы в руках женщина.»
Кребийон-сын писал (в «La Nuit et le Moment»: «Ночь и
мгновение»): «Никогда не были женщины столь непритворны в обществе, никогда
столь мало не играли в добродетель. Можно нравиться, можно обниматься. И если
наскучили друг другу, то расставались со столь же малыми церемониями. И
обнимались заново с той же живостью, что и в первый раз, и опять расставались
не ссорясь.»
В такой Париж приехал Казанова. Он плыл в золотом, продажном
потоке и оставался критичным республиканцем из Венеции. Но в Париже он принял
меру большого света. Эта мера ему подходила. Он приехал в Париж как плут, а
покинул его как сноб.
Балетти и Казанова встретились в Турине, где впервые увидели
вблизи короля (короля Сардинии, герцога Савойского) и были удивлены, что король
был сутулый и имел самый обыкновенный вид. В театре танцевала Жоффруа, о
которой Казанова сообщает, не объясняя когда, где и как, что мадам стала его
сотой метрессой.
За пять дней они добрались до в Лиона, где Казанова встретил
знаменитую куртизанку Анчилью и стал вольным каменщиком.
Ложи вольных каменщиком, вероятно последний настоящий
мистический союз Европы, происходили из средневековых цехов строителей соборов,
и объединяли людей без различия религии, расы, сословия или государственной
принадлежности, которые называли себя братьями и с помощью достойных ритуальных
деяний стремились достичь духовного углубления, нравственного благородства и
истинной человечности. Они делились друг с другом таинствами, секретными
ритуалами и обычаями, словами и знаками. В реликвиях вольных каменщиков узнают
ритуалы рождения и плодородия, культ умирающего и воскресающего бога,
стремление к мистическому соединению с высшим существом. В восемнадцатом
столетии они удовлетворяли глубокую потребность в гуманности, терпимости,
всемирного братства, но также и в протекции, тщеславии, таинственности.
Император Франц и король Фридрих II Прусский, Вольтер и лорд
Честерфилд, Гайдн и Моцарт, Лессинг и Гете были вольными каменщиками, как
многие друзья Казановы, как князь де Линь, граф Ламберг и Опиц.
От «Волшебной флейты» Моцарта и Шикандера и стихов
каменщиков Гете, до «Эрнст и Фальк. Разговоры с вольным каменщиком» Лессинга, о
вольных каменщиках было опубликовано много глубокомысленного и еще больше
вздорного. Их обвиняют во Французской и в других революциях. Они хотели
завершить воспитание человечества. Их упрекают в замышлении заговоров и
организации покушений. Впрочем, вольные каменщики действительно сильнейшим
образом поддерживали один другого.
Казанова был введен в ложу господином, с которым
познакомился у коменданта Лиона генерал-лейтенанта маркиза де Рошбарона, брата
кардинала де Ларошфуко. Смеясь, говорит он о выдуманных пустяках масонства. Он
стал в Париже братом и мастером, а позднее, как он говорит, достиг еще большей
степени посвящения. Каждому молодому человеку хорошего рода, который,
путешествуя, хочет узнать мир, Казанова советует стать вольным каменщиком. Но
он должен хорошо выбрать ложу.
По этому случаю Казанова цитирует из Плутарха историю
Алкивиада, который был приговорен к смерти и конфискации имущества за то, что в
своем доме с Политианом и Теодором высмеивал Великие Мистерии. Его должны были
проклясть жрецы и жрицы, но одна жрица сорвала это, заявив: я жрица, чтобы
благословлять, а не проклинать.
Казанова жалуется также на «космополитов», «временщиков»,
для которых нет ничего святого, все они рассматривают как незначительное и
безрезультатное. Он высказывает обычные моральные жалобы каждого поколения,
которое слабости человечества приписывают собственному времени.
После возвращения в Венецию Казанова тоже посещал ложи и
даже вербовал на родине новообращенных. Масонство было одной из причин его
ареста государственной инквизицией. После побега он выступал в Париже в роли
масонского мученика.
