«Деревья ходят?», спросил он, как только появились кавалеры.
«Это мы плывем», ответила Дзанетта, вздыхая.
Тогда Джакомо открыл гелиоцентрическую систему мира: «Значит
солнце тоже стоит, а мы движемся с запада на восток.»
«Идиотик!», закричали актриса и аббат. Однако Баффо сказал:
«Правильно, Джакомо! Вращается земля, а не солнце. Всегда думай логично и заставишь
людей смеяться!»
«Какая глупость!», объявила Дзанетта. Тогда Баффо сделал
целый доклад о Копернике.
Через шестьдесят лет Казанова написал, что его первым
настоящим удовольствием в жизни было то, что «идиотик» оказался правым перед
матерью и опекуном. Без Баффо он стал бы трусливым конформистом. Баффо помог
ему найти наслаждение в собственном разуме. Оно развлекало его в одинокие часы.
Оказывается, пресловутый соблазнитель Казанова был интеллектуалом. Он был им
даже в объятиях любви.
Джорджо Баффо, о котором говорили: «Он высказывается, как
девственница, а думает, как сатир», — был последним в семье патрициев.
Человек некрасивый и в жизни чрезвычайно застенчивый в своих скабрезных стихах
был безудержно дерзким. Это первый поэт, которого Казанова видел и слышал
въявь, он был первым покровителем Казановы, он первым распознал в ребенке следы
духа. И вероятно именно с него взял Казанова свои представления о поэтах и
кавалерах: чувственный поэт стал образцом для чувственного автобиографа.
Актриса, аббат и двусмысленный поэт быстро сдали больного
ребенка в дом одной хорватки, которая выглядела как переодетый солдат. За шесть
месяцев отсчитали шесть цехинов. Напрасно старуха ворчала, что этого слишком
мало за еду, жилье и уход. Второпях они приказали ребенку слушаться и исчезли.
«Так они избавились от меня», пишет Казанова, через
шестьдесят лет все еще полон горечи.
Хорватка показала ему каморку под крышей, где стояло пять
кроватей в ряд: для него, еще троих детей и служанки.
На обед давали водянистый суп и треску, вечером доедали
остатки супа. В общей миске дети торопливо шарили ложками, пили из одной
кружки. Ночью их кусали общие вши, клопы и блохи. Даже крысы бегали. Когда
утром Джакомо попросил свежую рубашку, его высмеяли и дети и служанка. Они были
привычны к нищете.
Во второй половине дня его повели к доктору Гоцци, молодому
священнику, которому хорватка ежемесячно платила сорок сольди за уроки,
двенадцатую часть ее цехина. Доктор Гоцци посадил Джакомо за свой стол. Уже
через месяц ребенок перешел в класс грамматики. Новая жизнь, голод и воздух
Падуи вылечили его. Ночью из коптильни хорватки он крал копченую селедку и
колбасу, пил яйца в курятнике. Он тащил все и в кухне Гоцци. Он стал тощим, как
селедка.
Через четыре или пять месяцев он был первым учеником и
исправлял работы тридцати одноклассников. От голода продажный, он получал от
нерадивых учеников жареных рябчиков и цыплят, он брал даже деньги и
шантажировал хороших учеников, пока не был выдан, разоблачен и отстранен.
По совету Гоцци он написал бабушке что умирает от голода, но
может за два цехина в месяц перейти в дом своего учителя. Бабушка, которая
писать не умела, приехала посмотреть на доктора Гоцци. Это был красивый
священник двадцати шести лет, круглый и почтительный. Она оплатила пансион за год
и купила Джакомо наряд аббата и парик, так как из-за вшей его остригли наголо.
Как обещал доктор Гоцци, Джакомо будет спать вместе с ним на его широкой
постели, «и за это благодеяние я был ему очень благодарен».
Доктор Гоцци, говорит Казанова, был лицемер, хотя в семейном
кругу становился веселым, любил кружечку пива и хорошую постель.
Мать Гоцци была бранливая крестьянка, восхищавшаяся сыном,
отец — сапожником, говорившим только по праздникам, когда он заполночь
возвращался из кабака и пел песни на стихи Тассо.
Сестра Гоцци, Беттина, тринадцати лет, красивая, «une riense
de premier ordre» (насмешница первого сорта) и заядлая читательница романов,
сразу же понравилась маленькому Джакомо, «я не понимал почему». Она бросила,
говорит Казанова, в его сердце первые искры той страсти, которая впоследствии
им завладела.
В следующие два года Казанова выучил все, что знал Гоцци:
логику Аристотеля, небесную систему Птолемея, латынь и немного греческий, он
читал классиков и играл на скрипке. Кроме того, он выучил нечто, чего не знал
доктор Гоцци. Днем и ночью он читал все напечатанное и среди прочего латинскую
порнографию, например, Мурсия.
Своему учителю Казанова выносит тяжелый приговор. «Доктор
Гоцци не был философом.» Фигура философа была идеалом восемнадцатого века и
Казановы. Век понимал под этим скептическую оппозицию аристократии мантии и
короны. Казанова же под этим понимал людей, похожих на себя, бонвиванов с
широкими познаниями и смелостью в суждениях.
Доктор Гоцци осуждал все суждения, в которых был так силен
Казанова. Они рождали сомнение, мрачнейший грех после плотского греха. Молодой
священник, не расположенный к женщинам, настроил против Казановы других своих
учеников.
Дзанетта невольно содействовала первой любви Джакомо и его
литературному честолюбию. Она выступала на античной арене Вероны в комедии с
музыкой «La Pupilla» («Опекаемая»), которую написал ее земляк Карло Гольдони
специально для нее и ее нового директора Имера, побуждаемый комической связью
директора со своей субреткой. Старый Гольдони писал в автобиографии изданной на
французском языке в Париже: «Дзанетта Казанова была прелестной и очень ловкой
вдовой. Не умея прочесть ни единой ноты, она пела очаровательно и нравилась!»
Ее гравированный портрет появился в венецианском издании трудов Гольдони:
крупная женщина с острыми чертами лица, хорошей фигурой и прекрасной осанкой.
Перед турне в Санкт-Петербург она позвала Джакомо и его
учителя на два дня в Венецию, где снимала дом с большим залом, в котором
принимала своих кавалеров и грабила их за игорным столом. Там ребенок Джакомо
увидел жизнь, которую вел впоследствии: игорные страсти и радости, легкомыслие
и сладострастие; и людей своей жизни: театральных дам и литераторов, кавалеров
и аббатов.
Доктор Гоцци опускал глаза долу перед открытой грудью Дзанетты.
Аббат Гримани и поэт Баффо делали ему комплименты за отличное здоровье и разум
его ученика. Дзанетта бранила светлый парик Джакомо, который не подходил к его
черным глазам и бровям и к оливковой коже. К всеобщему хохоту Гоцци
пробормотал, что его сестре было бы легко следить за ребенком.
«Она замужем?», спросила Дзанетта, и Джакомо громко крикнул,
что Беттина самая красивая девушка квартала и ей уже четырнадцать лет. Дзанетта
обещала подарок Беттине, если она согласиться причесывать Джакомо. Тем она
сделала детей ближе друг к другу.
За столом литератор-англичанин обратился к доктору Гоцци на
латыни. Ко всеобщему веселью доктор Гоцци ответил, что не понимает
по-английски. Джакомо вмешался. Смеющийся англичанин процитировал латинский
дистих с вопросом из грамматики: в каком случае латинские вокабулы для мужских
родовых частиц являются женскими, а для женских — мужскими. Джакомо с места
ответил латинским пентаметром, что раб носит имя хозяина. Дзанетта все точно
перевела. Громкие аплодисменты сделали ее сына счастливым. Англичанин подарил
ученику свои часы, Дзанетта учителю — свои. Она также разбудила в Джакомо
литературное честолюбие. Так пишет он в своих воспоминаниях. Восхваленный и
одаренный за латинскую непристойность, он расточал еще много непристойностей и
разбрасывал латинские цитаты всю свою жизнь, но за это ему уже часов не дарили.
