Через четыре дня мозаика была разрушена. Под слоем камня
снова находилась доска. Она должна быть последней, или, если считать от
потолка, первой. Работать над ней было тяжело, так как дыра была уже глубиной в
локоть. Тысячу раз он молился. После молитвы он становился сильнее.
25 мая в Венеции праздновали явление святого Марка в символической
форме крылатого льва в церкви дожей, праздник продержался до конца
девятнадцатого века.
В этот день Казанова лежал на животе нагим и истекающим
потом и работал, рядом стояла зажженная лампа. Вдруг с ужасом он услышал
задвижку первого коридора. Он погасил лампу, бросил пику в дыру, туда же
полетел платок со щепками, проворно подвинул кровать на место, швырнув на нее
мешок с соломой и матрас. Потом как мертвый он упал на постель. Дверь
открылась. Лоренцо почти наступил на него; когда Казанова вскрикнул, Лоренцо
сделал шаг назад и сказал: «О боже, господин, я вам сочувствую, здесь можно
задохнуться, как в печке. Вставайте и благодарите господа, что он дает вам
сотоварища. Входите Ваше превосходительство!», сказал он несчастному новому
заключенному.
Тот в ужасе отступил при виде нагого человека, пока Казанова
впопыхах искал рубашку.
Новому показалось, что он попал в ад: «Где я? Великий Боже,
что за дыра! Жарища! Вонь! Кто там?»
Но едва разглядев, он воскликнул: «О! Это Казанова!»
Казанова сразу узнал аббата графа Томмазо Фенароли из
Брешии, любезного и богатого человека пятидесяти лет, любимца хорошего
общества. Он обнял Казанову, который сказал, что ожидал увидеть здесь кого
угодно, только не его, причем граф и Казанова растроганно прослезились. Когда они
остались одни, Казанова сказал, что предложит ему свою постель в присутствии
Лоренцо, но он должен отклонить ее, а также не ждать, что камеру будут убирать,
он позже скажет ему о причине. Блохи, сверепствовавшие ночью, принудили
Казанову признаться, почему он не позволяет убираться. Он все ему показал.
Какое тщеславие! Чтобы не быть принятым за грязнулю, он
бросает жизнь на кон и выдает тайну своей жизни и смерти.
Когда графа Фенароли через восемь дней освободили, они
поклялись в вечной дружбе. На следующий день Лоренцо произвел расчет. Казанова
получил четыре цехина, которые подарил жене Лоренцо. 23 августа он увидел свою
работу оконченной и назначил побег на день святого Августина, на 27, потому что
в этот день собирался большой совет и в «буссоле», в комнате, рядом с которой
он должен был прокрасться, чтобы спастись, не оставалось никого.
Но днем 25 случилось нечто ужасное. Через сорок лет он
дрожал от одной мысли об этом. Он услышал шум задвижки, у него началось столь
сильное сердцебиение, что он подумал, что умирает. Он упал на стул. Лоренцо
сказал через глазок: «Поздравляю! Хорошая новость!»
Он подумал, что освобожден, и уже боялся, что находка дыры в
полу вернет его назад. Лоренцо вошел и приказал идти за ним.
«Подождите, пока я оденусь.»
«Не надо! Вы только перейдете из этой гнусной камеры в
другую, где через два окна будете видеть пол-Венеции и сможете ходить в полный
рост».
Он чувствовал, что близок к обмороку: «Дайте мне уксусу и
скажите секретарю, что я благодарю трибунал за милость, но хочу остаться в моей
камере».
«Вы с ума сошли? Вас переводят из ада в рай, а вы
отказываетесь? Марш вперед! Я помогу перенести вещи и книги». Он почувствовал
себя легче, когда Лоренцо приказал сбиру перенести кресло, где лежало его
оружие.
Опираясь на Лоренцо, он прошел по двум коридорам и трем
лестницам в большой светлый зал, в левом конце его через маленькую дверь в еще
один коридор два фута шириной и двенадцать футов длиной, где в углу была его
новая камера. Зарешеченное окошко смотрело на два других зарешеченных окна,
освещавшие коридор; через них он мог видеть Венецию до самого Лидо. Лоренцо
ушел, чтобы перенести вещи Казановы.
Как статуя сидел Казанова в своем кресле. Он не чувствовал
раскаянья, только сожаление от потерянных трудов и надежд. Он считал это карой
господней за то, что не убежал три дня назад. Два сбира принесли его постель и
ушли. Два часа они не появлялись, хотя дверь новой камеры была открыта.
Казанова страдал от целой вереницы мыслей. Он страшился всего и напрягался,
чтобы достичь спокойствия духа, с которым можно было вынести все. Кроме
Свинцовых Крыш и Кватро, государственная инквизиция владела еще девятнадцатью
ужасными тюрьмами, подземными камерами в том же Дворце Дожей для несчастных,
которых хотели приговорить к смерти, но не убивать. Их звали колодцами, потому
что в них на два фута стояла морская вода.
Наконец влетел Лоренцо, обезображенный яростью, он проклинал
всех святых и приказал Казанове немедленно выдать топор и другие инструменты и
назвать сбиров, которые ему тайно помогали. Казанова хладнокровно ответил, что
не знает, о чем говорит Лоренцо. Басадона приказал обыскать его, но Казанова с
решительной миной встал, пригрозив сбирам и разделся догола: «Делайте свою
работу, но ко мне не прикасайтесь!»
Они обыскали его матрац, солому, сиденье кресла. «Вы не
хотите признаться, чем сделали дыру?»
«Если в моей камере дыра, то я признаюсь, что вы мне дали
инструменты, а я их вам вернул.»
Сбиры засмеялись. Басадона топал ногами, рвал на себе волосы
и как бешеный выбежал за дверь. Его люди принесли все вещи Казановы, кроме
лампы и куска мрамора. До того, как Лоренцо запер камеру, он наглухо забил оба
окна, так что воздух больше не проходил. Лоренцо не догадался перевернуть
кресло, где он мог бы найти пику.
На следующий день Лоренцо принес тухлую воду, увядший салат,
вонючую телятину. Он не позволял убираться, не открывал окна, сбир должен был
простукивать палкой стены и пол, особенно под кроватью.
Казанова при этом стоял с каменным лицом игрока. Ему
бросилось в глаза, что сбир не стучал в потолок. Этим путем я тоже могу
убежать!, сказал себе Казанова. Ему пришлось дожидаться условий, которые он не
мог создать сам.
Это были страшные дни. Он не мог не думать, что все
потеряно. Допекала жара. Пот и голод ослабляли его тем более, что он не мог ни
читать, ни прогуливаться. На третий день он потребовал бумагу и свинцовую
палочку, чтобы написать секретарю. Лоренцо лишь засмеялся над этой угрозой.
Казанова уже думал, что все случилось по приказу секретаря,
которому Лоренцо послал рапорт. Он переходил от терпения к отчаянью. Он скоро
умрет от истощения. На восьмой день его обуяла ярость. Громовым голосом он
перед сбирами назвал Лоренцо палачом и велел принести расчет своим деньгам.
Лоренцо обещал рассчитаться на следующий день.
Ярость Казановы стихла, когда на другой день Лоренцо принес
корзинку с лимонами, которые прислал Брагадино, флягу хорошей воды, аппетитно
зажаренного цыпленка, и кроме того велел открыть оба окна. В расчете Казанова
глянул лишь на конечную сумму и попросил остаток денег подарить жене Лоренцо,
оставив цехин для сбиров, благодаривших его за это.
