Все прошло хорошо. Бальби трижды высморкался в знак того,
что все удалось.
За восемь дней Бальби сделал дыру в своем потолке, которую
прикрыл святой иконкой. На восьмой день он написал Казанове, что проработал
целый день над разделяющей их стеной, но не расшатал ни одного камня. Бальби
преувеличивал свои трудности, Казанова — его безопасность. Вскоре работа стала
легче, он смог вытащить тридцать шесть камней.
Когда 16 октября в десять утра Казанова переводил оду
Горация, он услышал над собой поскребывание и три коротких удара, долгожданный
сигнал. Бальби к вечеру готов закончить работу. Он написал на следующий день,
что полностью закончит работу за один день, так как потолок над Казановой
покрыт лишь двумя полосками дерева. Он сделал дыру круглой и старался при этом
не пробить потолок. Чтобы пробить его до конца ему нужно лишь четверть часа.
Час прорыва Казанова положил через день; со своим товарищем
он думал за три-четыре часа сделать дыру в большой крыше Дворца дожей,
выбраться наружу и суметь оттуда куда-нибудь спуститься.
В тот день, в понедельник, как он пишет в истории своего
«побега» (которую сам отдал печатать и держал корректуру, в отличие от
переработанного Лафоргом издания мемуаров, в котором проставлены противоречивые
даты, очевидно, по вине Лафорга), в два часа пополудни, когда отец Бальби
работал, Казанова услышал, как открывается дверь комнаты рядом с его камерой.
Ему показалось, что кровь застывает в его жилах. Он еще успел перед появлением
гостей дать два коротких стука, чтобы Бальби скользнул в свою камеру и привел
там все в порядок. Тотчас в камеру Казановы вошел Лоренцо и принес извинения,
что приходит со столь дурным человеком.
Два сбира сняли кандалы с невысокого, худого, некрасивого,
плохо одетого человека лет сорока-пятидесяти.
Лоренцо принес солому. Трибунал назначил новому заключенному
десять сольди в день. Казанова пригласил его поесть с ним. Новичок спросил: «Я
могу сохранить свои десять сольди?» и поцеловал Казанове руку. Потом он
преклонил колена и поискал глазами образ мадонны; он христианин, сказал он. Он,
видимо, думал, что Казанова еврей. Его отец, альгвасил, не научил его читать.
Он был поклонником Святого Венца из Роз, рассказал сотню историй о чудесах,
чтобы не умереть от голода, сожрал все, что было у Казановы, выпил все вино и
плакал напившись.
Его единственной страстью был слепой ужас перед богом и
республикой. Он всегда с удовольствием подстерегал тайные и дурные дела других,
чтобы честно передать их мессиру Гранде. Кроме того, ему за это платили. Но
деньги не приносили той же радости, как удовлетворение правотой. Кто назовет
ремесло шпиона постыдным? Он друг государства, бич преступников. Поэтому он
рассчитывал на дружбу и благодарность. Он часто клялся молчать, чтобы тотчас
донести об открытой тайне с чистой совестью! Его духовник, благочестивый
иезуит, учил, что ничего не значит, если он клянется с оговоркой.
Следующие три дня Казанова лежал распростертый на своей
постели и слушал, как нечестивые заговорщики хотели продать Австрии
венецианский остров Изолу. Хотя один из заговорщиков был кумом шпиона, он все
же написал имена шести повстанцев в письменном доносе и послал секретарю
инквизиции в Венецию. Мессир Гранде послал его с кем-то на Изолу, чтобы он
показал главу заговорщиков, некого капеллана. Он это сделал. Потом он пошел
брить своего кума; он работал брадобреем. Потом кум угостил его колбасой и
бутылкой рефоски и они по дружески трапезничали. Тогда предательство стало
томить его душу; плача настоящими слезами он схватил руку кума и советовал ему
не признаваться в связях с капелланом и не подписывать покаянное письмо.
Кум поклялся, что ничего не знал, тотчас брадобрей засмеялся
и сказал, что он пошутил. Он уже сердился на себя, что последовал
кратковременному порыву. На следующий день он не увидел ни кума, ни капеллана;
через восемь дней мессир Гранде разыскал брадобрея в Венеции и запер его без
всяких объяснений.
Но я благодарю святого Франциска, что попал в общество
такого хорошего христианина, сидящего здесь по причинам, которые меня не
касаются. Я не любопытен. Мое имя — Франческо Сорадачи. Моя жена — дочь
секретаря Совета Десяти. Она все-таки замужем за мной.
Казанова написал здесь пародию на самого себя. Конечно, он
не мог себе представить, что позднейшим читателем его мемуаров станут открыты
тайные акты инквизиции Венеции и каждый сможет узнать, что Казанова в пятьдесят
лет сам стал шпионом инквизиции Венеции, предателем своих друзей, вигилянтом,
желающим денег.
Казанова пишет: «Я содрагаюсь от мысли, с каким чудовищем
был вместе». Здесь ключ к душе Казановы и к его двоедушию.
Как только Сорадачи заснул, Казанова обо всем написал отцу
Бальби. Теперь нам надо ждать. На следующий день Казанова велел Лоренцо купить
деревянное распятье, образ святой богоматери и образ святого Франциска, а также
прихватить две фляжки святой воды. Сорадачи потребовал свои десять сольди,
Лоренцо с презрительной миной дал двадцать. Казанова поручил ему впредь
покупать вчетверо больше вина, тоже чеснока и сала, чистого лакомства для
брадобрея.
Из рассказов Сорадачи Казанова сделал вывод, что брадобрей
будет допрошен. Он решил доверить ему два письма, это нужно ему было лишь для
того, чтобы Сорадачи мог выдать их секретарю.
Казанова сильно кормил брадобрея и заставил его поклясться
на распятии, что он передаст оба письма Гримани и Брагадино, как только
окажется на свободе. Брадобрей с потоками слез дал страшную клятву, которую требовал
Казанова, щедро окроплявший во время этой церемонии святой водой камеру и
брадобрея. Сорадачи спрятал письма в подкладку на спине своего жилета.
Как-то после полудня Сорадачи был отведен к секретарю и
оставался у него так долго, что Казанова уже надеялся более его не увидеть, но
вечером он вернулся. Секретарь оставил его под подозрением, что именно он
предупредил капеллана. Казанова понял, что он долго будет делить с этим типом
камеру. На другой день он потребовал свои письма назад, так как хочет что-то
добавить. Тогда «этот изверг» бросился в ноги и признался, что у секретаря он
ощущал непереносимое давление в спину в том месте, где зашил письма; это
давление принудило его письма выдать.
Казанова преклонил колени перед образом богоматери и
торжественным тоном потребовал мести для негодяя, нарушившего священную клятву.
Он улегся в постель, повернул лицо к стене, и, проявив выдержку, оставался
лежать, несмотря на вопли мерзавца о невиновности. Он превосходно играл
комедию, пишет он. Ночью он написал Бальби, что тот должен прийти в час
пополудни, минута в минуту, и работать четыре часа но ни одной минутой дольше.
Их свобода зависит от его пунктуальности. Он не должен опасаться.
Наступило 25 октября, приближался последний срок.
Инквизиторы и секретарь каждый год проводили первые три дня на материке.
Лоренцо пользуясь этим напивался каждый вечер, спал долго и утром появлялся
поздно. Поэтому их побег будет обнаружен поздно утром. Также и из предрассудка
он держался последнего срока. Он спросил «Неистового Роланда» Ариосто. «Я
прочел „Неистового Роланда“ сотни раз. С благоговением я относился к чтению
великого поэта». Как некогда выбранную наугад строку Вергилия использовали как
оракул, так записывает он вопрос, в которой из песен Ариосто он найдет
предсказанным свой день освобождения, строит из чисел, полученных из слов
вопроса, перевернутую пирамиду и в конце концов получает число девять для
песни, семь для станса и единицу для стиха.
