На письменном столе они увидели железный инструмент с
круглым острием и деревянной рукояткой, он служил секретарю канцелярии для
протыкания пергаментов, чтобы вешать на них свинцовые печати на шнуре. Казанова
взял его себе. Он подошел к двери и напрасно попытался пикой сломать запор.
Поэтому он проковырял дыру в деревянной двери. Бальби помогал толстым шилом,
дрожа от шума каждого удара Казановы. Через полчаса дыра была достаточно
велика. (В актах инквизиции имеется счет слесаря Пиччини за починку этого
повреждения.)
Края дыры выглядели ужасно, она зияла острыми осколками и
находилась в пяти футах под полом. Они поставили под дырой две скамейки и
встали на них. Бальби со скрещенными руками головой вперед пролез сквозь дыру.
Казанова держал его вначале за бедра, потом за ноги и толкал его вперед. Он
бросил ему узлы, оставив лишь веревки. Потом он поставил третью скамейку на
первые две, так что дыра была на высоте его бедер, протиснулся в дыру до
живота, что было очень тяжело, так как дыра была очень узкой, а у него не было
опоры для рук и никто не толкал его в спину. Бальби обхватил его руками и
бесцеремонно вытащил. Казанову пронзила страшная боль, когда зазубрины
разодрали ему бок и бедра, так что кровь хлынула потоком.
Снаружи он взял свой узел, спустился по двум лестницам, открыл
дверь в коридор, которая вела к большой двери на королевской лестнице и рядом с
которой находился кабинет военного министра. Эта большая дверь была заперта и
так крепко, что с ней ничего нельзя было поделать. Он отложил пику, сел
спокойно на стул и сказал Бальби: «Садитесь. Моя работа закончена. Бог и удача
должны доделать остальное. Я не знаю, вернутся ли сегодня в день Всех Святых
или завтра в день Всех Душ дворцовые слуги. Если кто-нибудь придет, я спасусь,
так как дверь откроется и вы последуете за мной. Не придет никто — я останусь
здесь и умру с голода».
Бальби впал в страшную ярость, обзывая Казанову дураком,
совратителем, обманщиком, лжецом. Внезапно пробило шесть часов. Прошел всего
час после того, как Казанова пробудился от своего короткого сна. Казанова
считал сейчас главнейшим — переодеться. Отец Бальби выглядел как крестьянин, но
был не оборван, его жилет из красной фланели и штаны из фиолетовой кожи были
целы.
Казанова же был измазан кровью, на коленях — две глубокие
царапины от желоба крыши; дыра в двери канцелярии изорвала его жилет, рубашку,
штаны, бедра и лодыжки.
Он разорвал несколько платков и закутался насколько мог
хорошо. Потом он натянул свой новый костюм, который выглядел достаточно комично
в холодный осенний день. Он уложил свои волосы, натянул белые чулки и кружевную
рубашку и еще две пары других чулок. Платки и чулки он рассовал по карманам,
все остальное бросил в угол. Свой красивый плащ он повесил на плечи монаху,
который стал выглядеть, как если бы его украл, в то время как Казанова выглядел
кавалером, попавшим после бала в драку. Банты на коленях не вредили
элегантности. В красивой шляпе с испанской золотой заколкой и белым пером он
подошел к окну.
Когда два года спустя он прибыл в Париж, то оборванец,
раненый во дворце дожей, выглядел элегантным господином.
Казанова, которого монах ругал за легкомыслие, услышал
скрежет ключа и сквозь узкую щель меж двух створок увидел человека в парике,
медленно поднимающегося по лестнице со связкой ключей в руке. Казанова приказал
монаху встать и следовать за собой. Свою пику Казанова держал наготове под
одеждой.
Дверь отворилась. Человек стоял окаменев. (В «Побеге»
Казанова называет его Андреоли). Казанова сбежал по лестнице, Бальби за ним.
Быстрыми шагами он направился к Лестнице гигантов, Scala dei Giganti, и хотя
отец Бальби шипел: «К церкви! К церкви!», но следовал за Казановой. Церковь
была лишь в двадцати шагах, однако не давала убежище никакому преступнику, как
думал отец Бальби, страх мешал ему думать. Казанова шел прямо к королевской
двери Дворца дожей, рorta de la carte. Никого не увидев и сами не замеченные,
они пересекли Пьяцетту, ввалились в первую же гондолу и приказали: «На Фузине!
Быстрее второго гребца!» Тот немедленно встал. Как только гондола отчалила,
Казанова бросился на среднюю скамью, монах сел на боковое сидение.
Они отчалили от таможни и шли по каналу Гвидекка, который
надо пересечь по пути в Фузине, так и в Местре, куда на самом деле хотел
Казанова. На полпути он спросил: «Мы будем в Местре до семи?»
«Господин, вы хотели в Фузине!»
«Ты свихнулся. Я сказал в Местре!»
Ему не ответили. Гондольер сказал ему взглядом, что повезет
прямо в Англию, если он захочет.
«Браво! Итак в Местре!»
Казанова нашел канал роскошнее, чем ранее, особенно потому,
что никто за ними не следовал. Утро было ясное, первые лучи солнца великолепны,
оба гондольера гребли легко. Казанова почувствовал пережитую опасность, счастье
свободы — и прослезился. Бальби очень неловко пытался утешить его, так что
Казанова начал смеяться, но так странно, что Бальби смотрел на него, как на
сумасшедшего, но это была всего лишь истерика.
В Местре на почте не оказалось лошадей, но в гостинице было
множество возчиков; с одним из них он договорился, что тот доставит их в
Тревизо за час с четвертью. Он запряг за три минуты. Казанова оглянулся на
Бальби, тот исчез. В ярости он пробежался по легкой галерее, вдоль главной
улицы; непринуждено сунул голову в окно кофейни и увидел монаха за столом
пьющим шоколад и болтающим с подавальщицей. Он сразу попросил Казанову заплатить
за него. Казанова заплатил, ущипнув его так, что монах побледнел, они пошли.
Через десять шагов он узнал жителя Местре, Бальби Томази, про которого ходил
слух, что он является доверенным лицом инквизиции Венеции. Он вскрикнул: «Вы
убежали? Как?»
«Господин! Меня выпустили!»
«Невозможно; вчера вечером я был у господина Гримани и знал
бы это».
(Франческо Гримани, сенатор с 1734 года, был дядей
государственного инквизитора на 1773—74 годы и одним из протекторов Казановы,
который облегчил его возвращение на родину в сентябре 1774 года.)
Казанова завел человека за дом, где их никто не видел,
схватил одной рукой пику, а другой — человека за воротник. Тот вырвался,
перепрыгнул через канаву и убежал со всех сил, оставив Казанову в определенном
преимуществе. Казанова вернулся к карете, думая лишь о том, как отделаться от
монаха. В Тревизо он нанял у почтовика двуколку на десять часов, а сам пошел
через ворота Св. Томаса, как бы прогуливаясь, и после немногих колебаний, решил
более никогда не ступать на улицы республики.
Хозяин хотел устроить ему завтрак, но Казанова не желал
более рисковать даже четвертью часа. Если бы его поймали, он всю жизнь стыдился
бы. Мудрый человек может помериться силами в чистом поле с войском в четыреста
тысяч. Кто не может понять, когда надо прятаться, тот дурак.
Кратчайший путь к границе вел через Бассано, но он выбрал
более длинный путь через Фельтре в область епископа Триеста, на случай
преследования.
После трехчасового марша он повалился на поле. Он должен
поесть или умереть на месте. Он попросил Бальби положить свой плащ и купить
что-нибудь поесть в ближайшем крестьянском доме. Хозяйка за тридцать сольди
послала служанку с хорошим обедом. После он подремал, но быстро встал и прошел
с Бальби четыре часа. За деревушкой в двадцати четырех милях от Тревизо они
отдохнули в лесочке.
