Казанова был горд продолжительной, интимной, по настоящему
нежной дружбой с графом Ламбергом, который в свою очередь ценил его как
большую, интересную фигуру. Смешно, учитывая предубеждения Казановы перед
немецкой литературой, что оба самых значительных и самых нежных друга Казановы,
которых и он ценил в наивысшей степени, были немецкими литераторами. Князь
Шарль де Линь и граф Мориц фон Ламберг. Конечно, все три друга, два немца и
итальянец, были писателями французскими. Все трое транжирили деньги, остроумие
и любовь. Человек, имеющий таких друзей, не мог быть обычным человеком, хотя
его друзьями были также мошенники н негодяи (Ruffiane).
Ламберг тоже был вольным каменщиком; письма его и Казановы
иногда намекают на их братство по ложе. Ламберг равным образом написал мемуары,
которые еще не опубликованы. Он принадлежал к тем друзьям Казановы, которые
побуждали его писать свои воспоминания и постоянно принимали участие в
продвижении сочинения. В переписке Казановы с другом Ламберга Опицем постоянно идет
речь о Ламберге. (Джакомо Казанова, «Переписка с Й.Ф.Опицем», изд. Курт Вольф,
Лейпциг, 1913). Казанова пишет: «… кроме наших кошельков, которые мы часто
открывали на пари, мы обменивались нашими знаниями… мы постоянно нуждаемся друг
в друге… мы совершили почти одинаковые путешествия, оба испытали жестокие
несчастья, у нас один возраст и одинаковый опыт, и мы помогаем друг другу
нашими добрыми воспоминаниями, чтобы поддержать нас в наших сочинениях… наши
письма кишат цитатами и один питается молоком другого…»
Как-то утром Казанова получает вызов к бургомистру, который
спрашивает его по-латыни (так как Казанова не говорил по-немецки), почему он
носит фальшивое имя. Имя Сенгальт принадлежит ему, возразил Казанова. Алфавит —
это всеобщая собственность. Он взял оттуда восемь букв и так их составил, что
получилось имя Сенгальт. Так как никто не носит этого имени, никто не может о
нем спорить. Ни одно имя не дается навечно. Без малейшего злоупотребления его
имя столь подлинно, что банкир Карли выплатил по нему пятьдесят тысяч
гульденов. Бургомистр засмеялся и удовлетворился этим.
Вскоре Казанова уехал в Париж. Он въехал туда 31 декабря
1761 года и оставил Ледюка стоять посреди улицы Сен-Антуан, не дав ему даже
свидетельства, хотя Ледюк оказывал ему верную службу в Штутгарте, Солотурне,
Неаполе, Флоренции и Турине.
Госпожа д'Урфе приготовила ему роскошное жилище на улице
дю-Бак. Он едва покинул ее. Для ее возрождения вместе с обменом душ Казанова
должен с помощью тайной процедуры розенкрейцеров оплодотворить девственницу,
дочь адепта, которая родит ребенка. Госпожа д'Урфе должна сразу после рождения
взять ребенка себе в постель и держать там семь дней, а потом умереть,
прижавшись ртом ко рту младенца, отчего он получит ее интеллигентную душу, а на
третьем году — ее память. Казанова должен воспитать его и посвятить в Великую
Науку. Госпожа д'Урфе должна сделать этого ребенка в завещании наследником
всего состояния, а Казанову — его опекуном до тринадцатилетнего возраста. Он
выбрал мошенницу, Кортичелли. Она и оказалась мошенницей. Богато нагруженный
подарками и кредитным письмом д'Урфе, он ждал Кортичелли в Метце, любил там
восемнадцатилетнюю оперную певицу Ратон, которая публично потребовала за свою
девственность двадцать пять луидоров, и Кортичелли, которая было больше,
красивее и нравилась больше.
В замке Понт-Карре, принадлежавшем д'Урфе, маркиза привела в
постель Казановы нагую девственницу, «последний побег семейства Ласкарис из
Константинополя» (Ласкарис был алхимиком, искателем золота около 1700 года), и
как зрительница присутствовала при сотворении ребенка. Однако оракул Казановы
через месяц объявил, что операция не удалась, потому что маленький Аранда, сын
Терезы Имер, подсматривал из-за ширмы. Необходимо повторить операцию вне
Франции. Аранда был отослан в Лион (Казанова вместе с Кортичелли дважды
сопровождал ребенка).
Казанова с маркизой д'Урфе, с Кортичелли, ее матерью, с
горничной и слугами в больших ливреях поехал в Аахен, где шаловливая
Кортичелли, будто бы племянница маркизы, танцевала на аристократическом балу
как балерина; она получила от маркизы украшений на сумму в шестьдесят тысяч
франков, которые к негодования Кортичелли Казанова у нее, конечно, забрал.
Казанова играл на них и проиграл. В противоположность Йозефу Ле Грасу,
считавшему, что страсть к игре у Казановы сильнее, чем сексуальный порыв,
Норберт Мулен считает (и я склоняюсь к его мнению), что Казанова не был
настоящим игроком, каких описывает Достоевский. Подлинные игроки — это
мазохисты. Как настоящие пьяницы, они более или менее сознательно желают гибели
или проигрыша, которыми болезненно наслаждаются.
Казанова был игроком наивным, который просто хотел выиграть
из жадности, как он временами говорит, так как он был мотом, но мотовство не
перекрывалось игорными доходами.
Из-за постоянных эротических побед и из-за связанного с ними
беспрестанного ощущения счастья и веры в свою стойкую удачу он думал, что
должен побеждать везде и всегда. Каждый проигрыш поражал его мучительно, как и
каждое эротическое поражение.
Когда в полнолуние между Казановой и Кортичелли должны были
состояться новые магические акты творения, у малышки будто бы начались
судороги. Она сказала, что они будут продолжаться до тех пор, пока он не вернет
украшения. Однако он проиграл так много, что заложил их за тысячу луи.
Кортичелли пригрозила открыть все надувательство маркизе. Оракул Казановы
тотчас объявил д'Урфе, что графиня Ласкарис забеременела гномом от черного
демона и что надо найти новую девственницу. Тем временем Казанова стал пайщиком
английского профессионального игрока Мартина и сделал такой хороший гешефт, что
выкупил украшения. Кортичелли все открыла маркизе, которая однако знала от
Казановы, что та безумна. Из послания от луны или от Селениса — лунного бога,
для которого Казанова и д'Урфе вместе нагими взобрались в ванну во время захода
луны, и которое они нашли на дне ванны, они узнали, что возрождение перенесено
на следующий Новый год в Марсель, где надо ждать прибытия Квирилинта, и что
Ласкарис должна быть отослана домой.
В Бад-Зульцбахе Казанова встретил красивую горожанку госпожу
Зальцман, родственницу друга Гете нотариуса Зальцмана. Ее обожатель, ревнивый
офицер д'Этранже после партии в пикет вызвал Казанову на новую партию; Казанова
отказался, так как играл только из удовольствия, а д'Этранже — чтобы выиграть,
а когда выигрывал, тотчас вставал. Поэтому они договорились о партии в карты на
наличные деньги; кто первый встанет, должен уплатить другому пятьдесят луи. Они
начали в три часа, в девять вечера д'Этранже решил пойти на ужин. Казанова не
возражал, если он получит пятьдесят луи. Д'Этранже засмеялся. Зрители пошли
ужинать, вернулись и застали их в полночь.
В шесть утра пришли курортники пить воды источника и
поздравили обоих за выносливость. Казанова проигрывал около сотни луи. В девять
пришли госпожа Зальцман, госпожа д'Урфе и граф Шаумбург. Д'Этранже думал, что
Казанове скоро конец, и предложил, что проиграет тот, кто удалится дольше чем
не четверть часа, кто будет есть или заснет на стуле. Казанова согласился. В
четыре пополудни они выпили по чашке бульона. Вечером все заметили, что дело
идет всерьез. Госпожа Зальцман предложила разделить пари. Д'Этранже,
выигрывавший сто луи, был согласен, Казанова отказался, он выглядел свежим, в
то время как д'Этранже был бел как полотно. Казанова сказал, что прекратит,
лишь когда он или соперник упадет мертвым со стула. Госпожа д'Урфе,
непоколебимо верившая в превосходство Казановы, сказала д'Этранже тоном
глубокого убеждения: «Боже мой, дорогой господин, как мне жаль вас!»
