Я сдерживаюсь в течение одного дня, а на следующий — срываюсь. Я толстею, ненавижу себя, боюсь лицейской столовой, жирных кушаний, боюсь проглотить лишнюю крошку, которая неизбежно повлечет за собой кризис, бороться с которым я не в силах. Я боюсь очереди, в которой все шумят и толкаются, пытаясь протиснуться вперед, а мне страшно увидеть то что ждет меня на подносе самообслуживания. Я боюсь булочной, что находится в ста метрах от лицея!
К началу декабря я уже не могу скрывать свой обман. Кризисы учащаются, они случаются несколько раз в день, и во время собрания ассистентка профессора спрашивает меня:
— Тебе не кажется, что нужно опять поставить тебе «Гастунэ»?
Она обо всем догадалась. Зонд — это способ показать окружающим что я еще не выздоровела, способ помочь мне держаться. Мои родители отказываются, они считают бессмысленным такое возвращение вспять, но я настаиваю. Благодаря поддержке врачей я добиваюсь своего. И это станет ошибкой. В тот момент я думаю, что мне необходимо оставаться больной в глазах родителей и непосредственного окружения. Я не понимаю, что «Гастунэ-2» будет поставлен для того, чтобы предотвратить возможность срывов, а не для кормления, как в первый раз. Я буду должна ограничиваться содержанием мешков в ожидании последующего разрешения есть нормальную еду.
Но плюшевая змея возвращается в мои кошмарные сны. Я ее даже разрезала на куски, я ее оскорбляла, сдирала с нее кожу, я вскрывала ей вены. Когда я проснулась, у меня была единственная цель: окончательно превратиться в топ-модель! Если я хочу найти мужа, иметь детей, другого выхода у меня нет. Никто не женится на корове в нашей глуши. Я страдаю, глядя в зеркало и на фотографии и примеряя одежду, в голове у меня одна проклятая диета. Я не сплю ночами, я чувствую себя жирной и безобразной, будущего у меня нет. И, едва получив разрешение на еду, я бросаюсь объедаться. И вдобавок тешу себя рекордным количеством приступов. Я перешла все границы, я смешиваю сладкое и соленое — это уже ни на что не похоже. Мама называет вещи своими именами, хотя я и не хочу признавать очевидное:
— У тебя настоящая булимия.
Обычно, если первый кризис происходит утром, остаток дня посвящен булимии. Припадки могут возобновиться в любой момент. Случается, я трачу все свои деньги на плитки шоколада, мороженое и другие сласти… Я в тупике, я сдалась. С трудом плыву по бурному зловещему океану. Пытаюсь серьезно поговорить об этом с мамой, но она считает, что я могу контролировать себя. Я ищу свои весы. Я согласилась с семейным уговором о том, что в рабочие дни весы будут где-нибудь спрятаны, но по воскресеньям они принадлежат мне, и только мне.
Вечером, во власти кризиса, я обыскиваю все углы, тревога разрывает мне сердце. А вдруг я вешу шестьдесят килограммов, а вдруг однажды я дойду до семидесяти шести? Я с надеждой жду возвращения Гастунэ, но он не торопится.
Во вчерашнюю программу вошли: шесть порций мороженого, два рожка пралине-фундук, кофейный рожок, рожок крем-брюле, рожок с лесными ягодами, большой рожок с нугой и карамелью. Шесть пирожных «бастонь» с тростниковым сахаром, пирожное «урсон» с клубникой и еще два пирожных. Чтобы совершить этот подвиг, я превратилась в канатоходца. Я металась по своей комнате, словно истеричка, и не знала, что бы мне съесть. Шоколада у меня уже больше не было. Мне нужно было обязательно что-нибудь найти, но я не могла пройти к морозилке в гараже через гостиную, потому что там сидел папа перед компьютером. Я решила выпрыгнуть из окна с двухметровой высоты. Я уже чувствовала большую физическую слабость, но кризис требовал немедленных действий. Выпрыгнув в окно, я обошла дом, спустилась в подвал через открытую дверь, открыла морозилку, достала рожок мороженого и подумала: «Я буду благоразумна, поднимусь и съем его в постели». Я снова обошла дом и поняла, что не могу забраться обратно в свою комнату. Пошла за садовым стулом. А он стоял прямо перед тем окном, через которое его мог видеть папа, но мне повезло, в этот момент папа отвернулся. Я поставила стул под своим окном и залезла к себе в комнату. И съела мороженое в постели. Едва проглотив его, я захотела другое. Я повторила все путешествие, но на этот раз схватила несколько порций для того, чтобы больше не спускаться. Естественно, после этой мороженой оргии, я почувствовала раскаяние и заснула с чувством вины.
На следующее утро мама, проснувшись, открыла ставни и увидела брошенный стул.
— В саду под твоим окном стоит стул! Что он там делает?
— Не знаю, наверное, с ним играла Жанна.
— Хватит врать. Что ты еще натворила?
— Я спускалась взять порцию мороженого.
— А почему ты по лестнице не пошла?
— Потому что там был папа.
— Значит, ты съела не одну порцию! Ну и как теперь быть? Запирать морозилку на висячий замок? Забивать вечером ставни гвоздями?
Тяжелый октябрьский день. Злые слезы.
Она, моя мама, хочет, чтобы я прекратила покупать еду, чтобы я делала над собой усилия, чтобы я наконец делала что-нибудь! Она выкладывает все. Я действую ей на нервы, она осыпает меня упреками.
— Мы опять получили счет из больницы…
«Но я же не виновата в том, что больна…»
— Мы покупаем тебе все, что ты хочешь, а ты даже не стараешься!
«Не стараюсь? Чего она от меня требует конкретно? Она хочет, чтобы ее дочь обладала сверхъестественными способностями?»
— Ты снова ела пирожные? Кто все это съел? Не Кло и не Жанна!
«Так у меня больше нет права что-то взять?»
— Ты сама видишь, что ты толстеешь на глазах! И еще устраиваешь приступы обжорства!
«Что я могу с этим поделать?»
— Я буду вынуждена все пересчитывать! Ты представляешь, какое количество денег на тебя уходит?
«Она хочет, чтобы я стала анорексичкой, так?»
— У тебя щеки надулись, я вижу, что у тебя опять был приступ!
«Ну, она просто прорицательница…»
На следующий день я уже не сержусь на нее.
Я прощаю, все идет, как обычно. На следующий день я опять оказываюсь в тупике. Бурная ссора с ней не помешает мне есть. Я ужасно веду себя со своей матерью.
Еда
Еда обрела надо мной власть. Когда у меня плохое настроение или я сижу одна в своей комнате, я чувствую себя опустошенной и безразличной ко всему, и мысль о еде сразу приходит ко мне в голову. Я думаю о еде, я вижу еду, я живу едой! Вокруг меня словно ничего не существует: я хочу глотать, мне нужно что-то найти для того, чтобы это съесть. Мне не важно, что я запихиваю в себя, я набиваю рот тем, что попадается под руку. Мне страшно, но моя мания сильнее меня, я становлюсь роботом.
Когда у меня появляются карманные деньги, я отправляюсь обходить магазины и булочные. Я отлично знаю, где и во сколько начинается и заканчивается торговля. Иногда я пытаюсь бороться с пакетом шоколадных пирожных, но, если не беру его, я испытываю неудовлетворенность, и при одной мысли о том, чтобы удержаться от покупки, я чувствую, как мне не хватает этих пирожных. Мое время расписано: приходя домой, я с едой в рюкзаке или в карманах прячусь в своей комнате. На этом этапе затормозить очень трудно. Я хочу откусить кусочек, я в ловушке. Первый кусочек, попавший в рот, вызывает желание откусить и второй раз, и третий — и вот пирожное съедено. Все проглатывается в нарастающем темпе. Почти не прожеванное. В конце концов меня тянет съесть последний кусок, затем приходят рыдания и чувство вины. Все кончено. Я падаю на кровать, словно больной слон. Без сил.
