Через два года появился Макс, а Броуди пригласили в штат Королевского университета Лондона. Через шесть лет после этого он ослеп.
А еще через несколько месяцев развелся.
С бывшей женой он с тех пор почти не разговаривал. Но он ее слышал. О да, он ее слышал.
Он и не заметил, как наступило утро. Разбудили его солнечные лучи, щекотавшие лицо. Черт, он ненавидел вот так засыпать. Казалось, только-только видел маленького Макса и вспоминал свою жизнь, как будто просматривал фотоальбом с самыми дорогими моментами прошлого, — и незаметно так и заснул в одежде, с пепельницей на животе. Ноги замерзли. И кто-то барабанил в дверь.
— Броуди, Броуди, ты дома?
Фиона. Вставать не хотелось. У нее был ключ, но он всегда закрывал дверь еще на цепочку. Соседские подростки часто пинали ногами двери ради забавы.
— Иду, — крикнул он, потягиваясь. Спина затекла. Кто-то снизу начал долбить в пол квартиры. Да заткнитесь вы.
Броуди впустил Фиону. Он уже все обдумал.
— Сегодня мы снова обедаем вместе. — Тон был повелительный.
— Только не в той забегаловке, ну пожалуйста.
Броуди понимал, что Фиона предпочла бы поесть с ним панини в новом кафе или пообедать в бистро Себастьяна над музыкальным магазином, да хоть в чертовом «Макдоналдсе». Не настолько же он слеп.
— Ну пожалуйста, Броуди, — повторила она.
— Значит, ты согласна?
Он отметил, что у нее новые духи. Запах пряный и сладкий. Что, если Макс прав? Может, она и правда «его женщина»? Инстинкт подсказывал, что Макс разъярится от перспективы заиметь мачеху в виде Фионы. Макс с самого начала возненавидел Фиону, решив, что она заняла в жизни Броуди место, принадлежащее его матери. Фиона же всегда хорошо относилась к Максу. Она покупала ему подарки на Рождество, посылала открытки ко дню рождения, всегда была вежлива с ним. Хотя встречались они редко.
— Мне надо в душ, — объявил он.
— Еще как.
Он оставил ее в гостиной. С тех пор как Фиона заглядывала сюда последний раз, Макс навел порядок: вынес мусор, подобрал грязную одежду, убрал компакт-диски в коробки. Макс и Фиона были единственными людьми, кому разрешалось входить к Броуди. Фиона часто говорила, что если бы он мог увидеть эту квартиру собственными глазами, то вообще бы никого к себе не пускал. В том числе и себя самого.
Вода струилась по телу. Броуди быстро намылился. Интересно, насколько он постарел с тех пор, как четко видел свое отражение в последний раз. Он хорошо помнил этот последний раз, и была какая-то ирония в том, что о четкости отражения говорить не приходилось. Они с Максом зашли в павильон кривых зеркал на ярмарке. Торс у него в зеркале был как гигантская бочка, а голова совсем крошечная, коротенькие ножки колесом. Уже тогда Броуди понимал, что слепнет. Макс прыгал вокруг него и покатывался со смеху, глядя на их искривленные отражения. Да уж, хорошая осталась память о собственной внешности. Броуди выключил воду, провел по волосам, быстро вытерся и оделся. «Бери одежду слева, — каждый раз говорила Фиона, раскладывая ее после прачечной. — Если возьмешь пару брюк слева и рубашку слева, они будут сочетаться. Я их специально так положила». Он не любил признавать, что нуждается в ней.
— Гадость, — сказала она, когда он вернулся в гостиную, вытирая волосы полотенцем.
— Ты о чем?
— Об этой книге. «Как выжить на детской площадке». Очень уж она мрачная.
— Детская площадка — это метафора для всей жизни, — рассмеялся Броуди. — Почитаешь ее мне. После того, как мы пообедаем в грязной забегаловке. — Он бросил полотенце на пол.
Фиона обреченно вздохнула.
— Ну почему мы должны есть в этой помойке? Я до сих пор не переварила предыдущее блюдо дня.
— Будем изучать подростков.
Фиона ждала у двери, вертя в руке ключи от машины.
— Снова шпионим за школьниками? Я тебя не понимаю. И зачем тебе книга о том, как дети издеваются над своими сверстниками? Расскажи мне. Ты собираешь материал для нового исследования или просто потихоньку сходишь с ума?
— Ни то ни другое, — ответил он. — Но если согласишься съесть еще один мерзкий обед, я тебе расскажу.
Им пришлось ждать. Половину столиков заняли подростки из соседней средней школы, за другими, как всегда, сидели матери-одиночки с детьми в стульчиках для кормления, старики и рабочие. Снова была смена Иди. Увидев Броуди и Фиону, она вытерла руки о передник и дала им меню, чтобы они не скучали, пока стоят в очереди.
— Они еще не пришли. — Броуди прислонился к стене. За ними уже толпились другие посетители. — Я не слышу их голосов. Не чувствую их запаха. — Он почти прорычал последнюю фразу.
— Кто еще не пришел?
— Те, за кем мы будем наблюдать. Одиннадцатиклассники. У них урок до двенадцати сорока пяти. Пока они соберут свои рюкзаки, зайдут в туалет и придут сюда, будет уже час.
— Броуди. — Фиона откашлялась. — Не подумай, что я тебя осуждаю или сомневаюсь в твоих мотивах и все такое, но… — Она запнулась, потом продолжила: — Но это немного странно, что тебе известно расписание уроков местной школы. Обедать здесь нездорово уже само по себе, но при этом еще шпионить за детьми…
— Вот тут ты не права. Мы изучаем, а не шпионим.
Фиона закрыла лицо руками.
— А поскольку ты обеспечиваешь мне прикрытие, никто меня ни в чем не заподозрит.
— Ваш столик, профессор Квинелл. — Иди вмешалась вовремя, не дав Фионе возможности возразить.
Броуди и Фиона пили чай и ждали. В кафе было шумно и жарко. Фиона всеми силами пыталась увильнуть и не заказывать еду. Уверяла, что обслуживают медленно, что официантка снова прошла мимо них, что она пообещала сейчас подойти к их столику.
Закончилось тем, что Броуди дотронулся до своих часов, чтобы узнать время, а затем встал и крикнул:
— Не мог бы кто-нибудь обслужить наш столик, пожалуйста?
Кафе затихло.
— Броуди, сядь. Не устраивай сцен. — Фиона потянула его за рукав. — Они только что вошли. Те парни, которые тут были в прошлый раз. — У столика уже стояла Иди. — Два блюда дня, пожалуйста, — сказала Фиона, сдаваясь. Ладно, свое она есть все равно не будет.
Броуди подался вперед. Его глаза, пусть и бесполезные, напряженно изучали все вокруг. Фиона едва могла поверить, что он видит перед собой лишь темноту, она не сомневалась, что у Броуди есть какое-то шестое чувство.
— Расскажи мне о них. Подробно.
Фиона заколебалась. Ее разрывали сомнения. Она всегда стремилась помогать Броуди, какие бы сумасшедшие идеи ни бродили в его голове, но было что-то неправильное в том, чтобы шпионить за школьниками без всякой видимой причины. Стараясь не признаться себе, что только ее чувства к Броуди заставляют ее уступить, она негромко заговорила:
