— Маловато у вас косметики. А этим вы моете голову? — Она брезгливо морщится и открывает флакон шампуня из супермаркета. — Фу! Воняет, как средство для унитаза.
Сомневаюсь, что Лекси знает, как пахнут чистящие средства, и уж тем более, что ей хотя бы раз в жизни довелось чистить унитаз, но не спорю.
— А по-моему, нормальный шампунь, мне подходит.
На самом деле на другой у меня нет денег. Все, что я получила, — это аванс, двести фунтов наличными, и наша бухгалтерша довольно раздраженно предупредила, что зарплаты мне не видать, пока я не предоставлю свои банковские данные.
— Вы бы к своему парикмахеру обратились, он что-нибудь посоветует. Папа каждые каникулы возит меня в Лондон и покупает целый день в салоне красоты. Они там делают все, что я пожелаю, и все-все оплачено…
— Возьми себе. — Я протягиваю голубой флакон. — Попробуй, сама удивишься.
Рука Лекси медленно поднимается и берет шампунь. Хмурое выражение, которое тенью набежало на лицо, разглаживается, и она даже находит в себе силы на невнятное «спасибо».
— А если от него волосы у тебя пойдут мелким бесом, просто вылей его в шампунь папиной подружки. (Мы дружно хохочем.) Так ты останешься здесь на ночь? Боюсь, мы с Сильвией уже сняли постельное белье.
Лекси дергает плечом и снова мрачнеет.
— Да я могу проторчать здесь еще целую неделю! Не в первый раз, между прочим. А что вы тогда имели в виду — ну, когда сказали, что у нас с вами много общего? Вас тоже родители спихивали в интернат, а сами где-нибудь развлекались?
— Не совсем. — У меня есть несколько ответов: лживых, уклончивых, сокрушительно правдивых. Она не поверит ни одному. — Я была такой же упрямой, как ты. Ужасно злилась, когда меня подводили, вот как ты сейчас злишься на своего папу.
— И что потом? — Лекси сидит по-турецки на кровати, прижимая к себе шарфик и шампунь, словно ничего дороже у нее на свете нет.
— Потом? Наверное, со временем я просто изменилась.
На каникулах кухня не работает. Для тех, кто предпочитает никуда не уезжать, — и для тех, у кого нет выбора, — в гигантском холодильнике оставляют продукты. Я изучаю запасы и раздумываю: не предложить ли свои услуги в качестве повара? Да, но это будет означать неизбежные разговоры, сборища, общий стол, истории, вопросы… Я пристраиваю на разделочную доску головку сыра.
— Вот ты где!
Вздрогнув, круто оборачиваюсь с ножом в руках. Эдам со смехом выставляет перед собой ладони.
— Ничего себе! А я только хотел спросить, не желаешь ли присоединиться к нам? Мы собираемся в деревню — перекусить в пивнушке. Хотим это дело отметить.
— Отметить?
Свет клиньями отскакивает от лезвия ножа и пляшет на белых стенах кухни.
— Конец четверти. Какая-никакая передышка.
— Передышка? — Я принимаюсь резать сыр.
— Так и будешь повторять за мной конец каждого предложения? — Эдам бросает взгляд на часы: — Встречаемся в холле через десять минут.
Я смотрю на Эдама, но вижу не его, а кого-то совсем другого, не такого высокого. Того, с кем хотела бы сейчас быть. Того, кто обнял бы меня и, если я не захотела в пивную, отвел бы в спальню и принес поднос с чем-нибудь вкусненьким и лег рядом. Утешил, рассмешил…
— Прости. Я что-то устала.
Пытаюсь сосредоточиться на сыре, но он расплывается перед глазами, как будто тает, и я вытираю глаза тыльной стороной ладони.
— Резала лук? — интересуется Эдам.
Я мотаю головой, шмыгаю носом. Эдам, облокотившись с другой стороны на стальной рабочий стол, нагибается ко мне:
— Ты что, Фрэнки?
А самому, держу пари, не терпится подхватить куртку и отправиться веселиться в деревенский кабак.
— Так, ничего.
«Уходи, пожалуйста», — думаю я, хотя на самом деле мне этого не хочется.
— Тогда до завтра.
— До завтра.
К тому моменту, когда его шаги стихают, оказывается, что я искромсала всю головку сыра.
Огонь живо разгорается. На мысль меня навел коробок спичек на кухонной полке. Я долго крутила его в руке, прикидывая, где бы раздобыть дров. Старых газет, которыми был набит мусорный бак в библиотеке, хватило бы, чтобы поджечь все здание. Я притащила несколько связок в обеденный зал и сунула в камин.
«Теперь дрова. Дровишки», — размышляла я. Интересно, кто-нибудь заметит пропажу пары школьных скамеек? Я направилась в подвал и шарила в потемках по сырой шершавой стене, пока не наткнулась на выключатель. Сеть низких проходов в конце концов привела меня к хранилищу разбитой мебели, сваленной в кучу и приберегаемой, вероятно, для единственной разрешенной зимой растопки.
Я набрала охапку деревяшек и отнесла наверх. Потом спустилась и принесла еще. И так до тех пор, пока у меня не набралось достаточно дров, чтобы хватило на весь вечер. Я растрясла газеты и скрутила их, положила в камин дюжину жгутов, а сверху вигвамом уложила самые тонкие щепки.
Потом я зажгла спичку, поднесла к бумаге и следила за крошечными язычками огня. Через десять минут пламя загудело и мои дрова загорелись ровно и жарко. Я сходила на кухню за подносом с ужином, который приготовила заранее.
И вот я здесь — кресло придвинуто к камину, поднос на полу у ног, левая щека горит от жара. Медленно жую сыр и печенье. Я отважилась запустить руку в запасы вина, оставленного для сотрудников, и обнаружила, что нескольких стаканов вполне достаточно, чтобы забыть обо всем.
Я подкладываю в огонь дрова, огонь вспыхивает веселее, становится совсем жарко, и я снимаю кофту. Время тянется медленно, беззвучно, тем более что все остальные в пивной. Сейчас без пяти минут девять. Я видела, как они уходили вчетвером — женщина, которая, по-моему, преподает латынь, учитель информатики мистер Мак-Бейн, новенькая девушка, прямо из Парижа, с факультета иностранных языков, ну и само собой, Эдам.
Устроившись в кресле с ногами, я обнимаю колени и бурчу себе под нос, потягивая вино: «У него, надо полагать, тоже нет дома». Жара, выпивка, одиночество — и я вдруг оказываюсь там, куда не хочу попасть. Поставив стакан на маленький столик под рукой, вытаскиваю из заднего кармана фото. Снимок в запечатанном пластиковом пакетике, чуть помят; пакет отсвечивает, и лица на снимке призрачно серебрятся. Ногтем я провожу по шву, открываю пакет…
И вскрикиваю.
— Господи, ты меня до смерти перепугал! — Облегчение выливается в истерический хохот.
— Как раз этого я и не хотел. — Эдам со смехом наклоняется за выпавшей у меня из рук фотографией, бросает на нее беглый взгляд и вручает мне: — Вот, держи. И прости.
Он подтаскивает еще одно кресло, ставит напротив. Уютный ужин наедине с собой закончен, но в душе я рада компании.
