— У него есть много других. — Аргумент слабоватый, подумала Нина. Но ей плевать на мнение Бернетта о мастерстве Мика, главное — чтобы он поскорее убрался.
— Думаю, я должен с ними ознакомиться. — Бернетт подошел к ней. — Я уже просил вашего мужа, чтобы вы без него показали мне картины, поскольку художники совершенно не умеют себя продавать. — Бернетт вернулся к камину и снова воззрился на полотна. — Мик со мной полностью согласился.
— Ты просто отведи его в мастерскую, — раздался у нее за спиной неожиданный шепот: оказывается, Мик все слышал. — Вдруг посмотрит и уйдет.
Нина содрогнулась и взмолилась безмолвно: «Не надо, пожалуйста, не надо! Не заставляй меня!» Единственное, что немного успокаивало, — мужу, кажется, гость тоже пришелся не по душе. Мик по-свойски опустил ей ладонь пониже спины, подталкивая к Бернетту. Нина упиралась, но рука гостя уже легла ей на плечи, и по коже у нее пробежал озноб.
— Показывайте дорогу. — Клок тусклых волос упал Бернетту на глаз, наполовину скрыв довольство на его физиономии. Осклабившись, он откинул прядь. — Сегодняшний вечер превращается в истинное наслаждение.
Мик открыл стеклянные двери на террасу, в дом ворвался запах нагретой за день реки. Солнце уже спустилось за соседнюю рощицу, и Мик включил уличные фонари, чтобы осветить дорожку к мастерской. Фонари вспыхнули и тут же погасли.
Мик застонал:
— Черт! Предохранитель полетел. Или одна из лампочек перегорела. — Он двинулся было к чулану под лестницей, но сразу остановился, сунул руку в карман и протянул Нине ключ от мастерской: — Вот, возьми.
Тройной обмен беглыми взглядами — и Бернетт вывел Нину в темноту влажного вечера.
Чужой показалась Нине собственная дрожащая рука, протянутая за ключом; больше всего на свете ей хотелось ухватиться за пальцы мужа. Как он не понимает, что творит, оставляя ее один на один с этим человеком?
— Спасибо, — еле слышно проговорила она, и на миг ей почудилось, что Мик заколебался, померещилось сомнение в его глазах, обращенных к Бернетту и затем снова к ней. Но нет, Мик как ни в чем не бывало отправился к электрическому щитку.
Трава прохладно щекотала ноги, пока Нина молча вела Бернетта к мастерской, ступая по камням вдоль цветочных бордюров. Прошлым летом они с Миком своими руками выложили эту дорожку.
Можно изловчиться, схватить камень и огреть по голове, мелькнула мысль. И все кончится, не успев начаться. Мик поймет, если ему объяснить. Потом они все уедут…
— У вас очень милый садик, — заметил Бернетт. (Как это он разглядел в такой темноте?) — Я бы даже сказал, вы и в жизни очень мило устроились. — Голос стал более низким и густым, в нем зазвучали зловещие нотки.
Нина не ответила.
Они подошли к мастерской, Нина нащупала замок, крутила его так и эдак, но вставить ключ никак не получалось.
— Позвольте мне. — Теперь Бернетт говорил как нежный любовник, предлагающий расстегнуть заевшую молнию или тугую пряжку. Проворные пальцы легли на ее руку, ловко вытянули ключ и вставили в замок. — Вот так, — шепнул он ей на ухо. — Очень просто.
В мастерской Нина отыскала выключатель, лихорадочно защелкала им, но света не было.
— Наверно, Мик не нашел предохранитель. А мастерская подключена к одной цепи с садовыми фонарями. Придется возвращаться, все равно ничего не видно. — Нина шагнула к двери.
— Все, что мне нужно, я вижу, — жестко отрезал гость.
Нина повернулась к нему. Свет из кухонного окна бледной полосой падал на лицо Бернетта, выхватывая острый нос и выпирающий подбородок. Его глаза бегали по ее лицу, пытаясь что-то высмотреть.
Не говоря ни слова, Нина повернулась к выходу, но резкая боль от его пальцев, стиснувших предплечье, остановила ее.
— Я сказал: все, что мне нужно, я вижу. — Бернетт дернул Нину к себе. — Вот все искусство, вся красота и все доказательства, которые мне нужны. Мастерство вашего мужа не в картинах… — Бернетт засмеялся; изо рта несло тухлятиной, как в отлив на морском берегу, — а в умении выбрать себе жену!
Нина отвернулась, зажмурилась, не в силах протестовать, не в силах закричать. Что значит — в умении выбрать жену? Нет, неслучайно он пришел к ним в дом и неслучайно проявил интерес к искусству, хотя ему нет дела до картин Мика. Двадцать лет она уверяла себя, что этот момент никогда не настанет. Спокойная жизнь, заботливый муж, собственный дом и свой бизнес лишили ее реакции, природного чутья. Мак-Кормак — и тот подвел ее.
— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.
Бернетт густо захохотал, притянул Нину еще ближе и, взяв за подбородок, повернул к себе ее лицо.
— Неужели за все эти годы ты ни разу не вспомнила обо мне?
Нина замотала головой.
— А я вот думал о тебе, — продолжал он. — Каждый день, все двадцать лет вспоминал прелести маленькой девочки. — Он был так близко, что Нина ощущала запах — чуть ли не вкус — пота у него на лице. — И представлял, что сделаю с тобой, когда найду.
Он подтащил рабочий стул Мика, упал на него, так что стул возмущенно скрипнул, и рванул Нину вниз, к себе.
— Нет! — Она выдернула руку, пнула его по голени и прыгнула к двери.
Бернетт схватил ее, прежде чем она успела взяться за ручку, и, снова упав на стул, грубо усадил к себе на колени. Она с отвращением почувствовала под собой его жилистые ноги.
— Долгими одинокими ночами я думал только о тебе, — замурлыкал Бернетт, поглаживая Нину по спине. — А жизнь тебя не обидела, миссис Нина Кеннеди. — Он будто выплюнул ее имя. — Ты почти не изменилась. — Бернетт провел пальцем по Нининой щеке, по волосам, прихватил прядь на виске, словно там была заколка. — Надеюсь, тебе пришелся по душе мой подарок?
Горло у Нины сдавило так, что она едва не задыхалась. Сознание висело на волоске.
— Понимаешь ли ты, каково это — потерять двадцать лет жизни из-за… — Бернетт обдал ее кислым дыханием, — из-за сопливой девчонки?
Нина покачала головой. Смотреть на него не было сил. Все тело окостенело от страха.
— Девятнадцать лет, четыре месяца и семнадцать дней я провел в заднице. Из-за тебя!
Он вдруг встал, оттолкнув Нину к стене. С соседней полки что-то упало.
В полумраке Бернетт притронулся к полотну на мольберте.
— Мне не слишком приглянулись картины твоего мужа, — сообщил он буднично, словно подбирал что-нибудь для украшения гостиной. — И мне плевать на твою безмозглую дочь. — Бернетт поднял большое полотно и поднес к Нине. — Но ты — совсем другое дело. Для тебя жизнь больше не будет праздником.
Нина издала тихий стон и не узнала собственного голоса. Ногти впились в необструганные доски стены.
— Ты умрешь, — сказал он тихо, но слова наполнили собой всю мастерскую, проломили тонкие стены и вырвались в ночь. — А скажешь хоть слово — первой умрет девчонка. — Бернетт чиркнул пальцем по жилистому горлу и добавил задумчиво: — Она похожа на тебя.
