— Ну, до встречи, — сказал первый голос. — Не опаздывай.
Хлопнула дверь, стало тихо.
Бетси оправлялась от простуды. Патрисия была только рада, что по ночам с ней нянчусь я — вытираю сопливый нос, пою горячим питьем с лимоном и медом. Только у нас на кухне не было ни меда, ни лимонов. Я обходилась апельсиновым соком, добавляя сахар и несколько капель лимонного концентрата из пластиковой баночки в форме лимона.
Подогрев питье в микроволновке, я усадила Бетси к себе на колени и поила, а она морщилась и вертела головой.
— Пей, — уговаривала я. — Тебе станет лучше.
— И они перестанут за мной приходить?
Я съежилась, зажмурилась. Честное слово, я ночи напролет караулила ее. То и дело вскакивала в панике и шарила по кровати возле себя или, когда Бетси не боялась спать в своей кровати, тянулась к соседнему матрасу, стараясь нащупать ее тельце. Если рука натыкалась на теплую преграду, можно было еще поспать. Один раз я даже связала наши запястья поясом, но утром он оказался разрезанным пополам, а Бетси лежала ногами на подушке, без пижамы, с багровыми рубцами на бедрах.
— Может быть.
— Если я буду хорошей девочкой, они перестанут приходить?
Я поднесла к ее носу салфетку, чтобы высморкалась.
— Ты у нас хорошая девочка, — заверила я.
— Тебя вот никогда не забирают. Так нечестно.
Бетси была права, так нечестно.
— Я им не нравлюсь — не такая хорошенькая, как ты, и слишком большая.
— А когда не была большой, забирали?
Я виновато кивнула:
— Один раз.
Как он тогда сказал? Эту больше не приводите. Одна морока.
Бетси завозилась у меня на коленях — котенок, пристраивающийся возле мамы-кошки. Когда она уснула, я поднатужилась и перетащила ее на свою кровать. Она раскинулась по диагонали, а я примостилась у стены, подсунув под спину сложенную подушку, и боролась со сном. Бетси натужно сопела, а я держала ее за руку, гладила по лбу, целовала волосы. И прижимала к себе при каждом скрипе половицы, при каждом стуке ветки в стекла высоких окон нашей спальни, при каждом выкрике в спальне у мальчишек.
Когда я проснулась, стояла глубокая ночь. Не помню, как это случилось, но, должно быть, я задремала, потому что Бетси исчезла из моих рук. Полоса света из полуоткрытой двери лежала на кровати, высвечивая смятую простыню.
Я провела рукой по пустому месту — не показалось ли? Нейлоновое белье потрескивало, оно еще не успело остыть от ее тепла. Значит, совсем недавно она еще была здесь.
В один миг меня сорвало с кровати. Ветер хлестал дождем в окно. Я натянула джинсы и свитер, прямо поверх ночной рубашки, подол мотался по коленкам. О башмаках и не вспомнила. Мне надо было найти Бетси. В этот раз им ее не видать, они не отнимут ее у меня сейчас, когда свобода так близка!
Прежде чем потихоньку выбраться из спальни — остальные крепко спали, — я бросила взгляд на то место, где в последний раз видела Бетси, нагнулась, погладила ее подушку. И помчалась на поиски девочки, ради которой только и жила.
Глава 47
Он все переврал. По Эдаму выходит, это был детский лагерь для отдыха. Чистые платьица и белые носочки, поездки на пляж и выходные с родителями, которых и на свете-то не было.
Удостоенный награды детский дом Роклифф-Холл занимал наиважнейшее место в жизни сотен детей еще с 1940-х годов. В послевоенной Британии появилось множество сирот и нежеланных детей. Приюты были переполнены и работали из рук вон плохо, но один выделялся из общего ряда. Широко раскинувшееся поместье Роклифф с викторианским готическим особняком, спроектированным и построенным в начале девятнадцатого века, было уже почти десять лет заброшено, когда муниципальный совет Западного округа взял на себя заботу о нем и превратил в настоящий дом, где ребятишек окружили любовью, в которой они так нуждались.
— «Любовью, в которой они так нуждались»! — с негодованием повторяю я. — Да что он может понимать!
Мне неприятен откровенно журналистский стиль Эдама, но я не останавливаюсь и глотаю страницу за страницей, стараясь не пропустить ни слова, пока не застреваю на очередной трескучей ахинее, вышедшей из-под его пера.
Детский дом Роклифф-Холл был укомплектован преданным и прекрасно обученным персоналом. Дети боготворили своих наставников и их новаторские методы, и все последние годы существования детского дома его воспитанники буквально расцветали под неусыпной заботой корифеев педагогики. Мистер Реджинальд Либи, Маргарет Мэддокс и мисс Элдридж — эти трое сыграли решающую роль в успехах, которых достиг детский дом…
Так бы и вышвырнула ни в чем не виноватый ноутбук в окно! Откуда, скажите на милость, взялось напыщенное восхваление детского дома и «корифеев педагогики»? Ведь его родная сестра погибла от рук этих чудовищ!
Я перекладываю ноутбук на кровать, поднимаюсь и разглядываю в окно макушки деревьев. Достаточно высоко, чтобы только мокрое место осталось от того, кто сдуру решил бы прыгнуть вниз.
Меня подташнивает, и голова кружится не только от высоты, когда я сажусь к туалетному столику. Хватит с меня творчества Эдама. Из покрытого бурыми пятнами зеркала на меня взирает незнакомка.
Шрам на щеке затянулся, но красный рубец выглядит еще более пугающе, чем когда был свежим. Что приходит в голову людям, когда они замечают его? Автокатастрофа, нож бандита, халтурная операция? Я провожу по шраму пальцем, отмечая, как заострились скулы над впалыми щеками и ввалились обведенные серыми кругами глаза. Выгляжу кошмарно. Взрослая копия того ребенка, что некогда жил в этом теле. Женщина без семьи. Сирота-переросток.
Со вздохом перебравшись обратно на кровать, я заставляю себя снова взяться за книгу — или, скорее, пространный очерк, судя по количеству страниц. Эдаму явно не хватало информации. Должно быть, писал, переписывал, в отчаянии стирал написанное. Да и возможно ли верно изложить подобную историю, даже если владеть всеми фактами? Листаю вперед и останавливаюсь за несколько страниц до конца.
Никто не знает, что побудило четырех мужчин лишить жизни безобидную девятилетнюю девочку. К тому моменту, когда обнаружили ее тело, в детском доме были убиты по меньшей мере еще восемнадцать детей. Данные судебной экспертизы, свидетельские показания и собственные признания обвиняемых не оставляют сомнений, что долгие годы в Роклиффе дети подвергались унизительным истязаниям, насилию и мучениям от рук тех людей, чьему попечению они были доверены.
Патрисия и мисс Мэддокс в меру своих возможностей заботились о нас, это правда. Но я ни на секунду не могу допустить, что они оставались в неведении о том, что творилось у них под носом. И никогда не поверю, будто Патрисия не догадывалась о грязных мыслях повара, когда тот зазывал меня на кухню. Тем более что однажды я пыталась удрать от его лап через окно. Мне вспомнилось, как он заманивал меня мороженым. Как усаживал на стол, а сам прижимался, прижимался… Ребенок всегда рад чему-то вкусненькому, любой ласке. В те дни мне казалось — ничего в этом плохого нет, я гораздо сильнее боялась показаться перед детьми с остатками мороженого вокруг рта.
