— Папа…
Энни поняла не сразу, но Такер сориентировался мгновенно. Джексон стоял рядом, мокрый, грязный и вонючий.
— Что случилось, Джексон?
— Вырвало.
— Ладно, бывает.
— По-моему, я больше не люблю хрустящие палочки.
— Ты просто их чуток перебрал. Сейчас мы все исправим. Энни, можно чистую простынку?
Они занялись Джексоном и его постелью, и Энни пыталась не чувствовать себя несчастной, обделенной, рожденной под несчастливой звездой. Она давно заметила, что уныние и подавленность — ее обычный настрой, но понимала, что все события, в том числе и ее теперешнюю неудачу, можно трактовать по-разному. К примеру: ну, почувствовала слабость к какому-нибудь американцу… к конкретному американцу с малолетним сыном и домом в Америке… Ну, прибыл этот американец на пару дней — так в чем несчастье, если он, как и было запланировано, отбывает? Много ли надо ума, чтобы это предвидеть? Хорошо, рассмотрим иначе: ты накатала обзор на цикл песен автора, о котором двадцать лет ни слуху ни духу, отослала обзор на захудалый сайтишко, посвященный этому автору. Автор этот твой обзор прочитал, заинтересовался, ответил, потом заявился в гости. Оказался симпатичным, ты ему понравилась, и он даже с тобой переспал. В чем тут горе? Будь она врожденной оптимисткой, восприняла бы происшедшее в течение последнего времени как нечто вроде евангельских семнадцати чудес исцеления. Но она, увы, не врожденная оптимистка. Она вообще не оптимистка, и вот вам вместо чудес исцеления муки крестные. И вот она уже примеряется к образу самой разнесчастной из женщин планеты.
И как это сообразуется с предыдущей ночью, когда она притворилась, что использует противозачаточные средства, а сама втихаря надеялась забеременеть? Сколько удачи требуется, чтобы забеременеть в ее годы, учитывая возраст Такера и его весьма не блестящее состояние здоровья? Впрочем, может, и беспокоиться не о чем. Она уже ощущала предстоящее разочарование, которое принесет очередная менструация: очередной провал в длинной череде провалов, из которых состоит ее жизнь. Кто знает, может, в этом и заключается смысл: зачем ей пытаться сделать свою жизнь счастливее, если сама эта жизнь не стоит ломаного гроша.
— Пап, а можно я буду спать с тобой?
— Договорились.
— Только с тобой?
— Конечно.
Такер посмотрел на Энни, пожал плечами.
— Спасибо, — сказал он.
В течение следующих недель это «спасибо» наверняка будет обдумываться и анализироваться куда более тщательно, чем того заслуживает.
— А что мне сказать маме? — спросил Джексон уже в самолете, перед взлетом.
— Все, что хочешь.
— Она знает, что ты болел, да?
— Скорее всего знает.
— И знает, что ты не умер.
— Конечно.
— Ага. А как пишется «Гулнесс»?
Такер продиктовал по буквам.
— Интересно. Как будто я маму сто лет не видел. Только вот что мы тут делали… Вроде почти и ничего, а?
— Ну извини.
— Да ладно… Вот мультики включу на всю дорогу, покажется больше.
Такер задумался, воспринимать ли слова сына как хитрую уловку, рассчитанную на отцовское внимание, или как выраженную через детское восприятие взаимосвязь времени, событий и повествования. Каким-то образом Джексон попал пальцем в небо. Ведь и в самом деле ничего особенного не произошло. В течение нескольких дней Такер перенес сердечный приступ, пообщался со всеми своими детьми и с двумя бывшими женами, побывал в новом городе и переспал с новой женщиной, побеседовал с мужчиной, заставившим его взглянуть на свою работу с новой точки зрения… Но что от этого изменилось? Ровным счетом ничего. Он не узнал ничего нового, ничуть не вырос.
Наверняка он что-то проморгал. Раньше, в молодости, он бы, пожалуй, выжал из этих дней пару-тройку песенок: скажем, что-нибудь душераздирающее о блуждании на пороге смерти. И Энни… Она бы превратилась в нордическую деву, которая… там, какие-нибудь… раны исцеляя, чувства возрождая… ведет к воротам рая. Или что-нибудь вроде «овладевая» или «колени преклоняя», на крайняк. И уж во всяком случае «покой охраняя». Но если он не может сочинить новых песен, что ему остается?
Откровение биографических песен в том, подумал Такер, что автор превращает настоящее в прошлое. Берешь свои чувства, или отношения с другом, или любовь к женщине — и превращаешь в былое, в нечто законченное, чтобы определиться с ним. Засовываешь его в стеклянную банку и разглядываешь, обдумываешь, пока оно не лишится всякой сути. Именно это он всегда и проделывал — в том числе и с теми, с кем спал и кого рожал. Истина жизни, однако, в том, что ничто не кончается, пока ты не издох, и даже после смерти ты оставляешь целый ворох нерешенных проблем и невысказанных слов. Похоже, гнусные авторские привычки в нем сохранились, хотя он уже сто лет не пишет песен, — возможно, пора от них отделаться окончательно?
— Да-а… — протянул Малкольм и замолчал. Молчание затянулось, но Энни не собиралась его прерывать, опасаясь расхохотаться. Она озвучила свои четверть часа, говорила быстро, четко, без остановок, без неприличных слов (Факера она упоминала, к примеру, лишь как Фальш-Такера), и теперь настал черед Малкольма.
— Его диски еще продаются? — разродился он наконец.
— Я же объяснила, Малкольм. Последний появился не так давно. Из-за него мы с ним и встретились.
— Да-да, конечно-конечно. Может, мне стоит его купить?
— Нет, Малкольм, это я тоже объясняла. Это далеко не лучший его диск. Да и вообще — не понимаю, чем нам поможет прослушивание диска Такера.
— Вы удивитесь, насколько поможет.
— Надо полагать, у вас подобное уже случалось в практике?
Малкольм явно обиделся, и Энни стало его жалко. Ни к чему вредничать. Она ему даже сочувствовала. Ее пятнадцатиминутное словоизвержение стоило всех предыдущих встреч за время их взаимоотношений. Неделю за неделей она приходила в этот кабинет и жаловалась, что Дункан забыл купить молоко, хотя его недвусмысленно просили это сделать, и они с Малкольмом ковырялись в угольках ее души, разыскивая крохотные искорки угасшего чувства. В это утро она поведала Малкольму об отшельниках и сердечных приступах, о рухнувших браках и случайных связях, о своей хитроумной попытке забеременеть. И теперь Малкольм, похоже, готов лопнуть от обилия материала, хотя пытается сделать вид, что вовсе не удивлен.
— Можно еще пару вопросов? Лишь для уточнения, чтобы избежать возможных недоразумений.
— Конечно.
— Что, по мнению этого мужчины, вы делали в ванной?
— Вводила контрацептив.
Малкольм сделал пометку, которую Энни со своего места угадала как «ВВОДИЛА КОНТР.», и энергично подчеркнул ее.
— Так. А… когда закончился его последний роман?
