— Морин.
— Да, я вас слушаю.
— Морин. Я не из полиции. Это Джесс.
— А, — сказала я, заливаясь краской от стыда за собственную тупость.
— Ты ж поверила, поверила, старая перечница.
— Да, я тебе поверила.
По моей интонации она догадалась, что расстроила меня, и больше об этом не вспоминала.
— Ты видела газеты?
— Нет. Я не читаю газет.
— Про нас пишут.
— Про кого пишут?
— Про нас. Им известны наши с Мартином имена. Забавно, правда?
— А что там написано?
— Что я, Мартин и еще двое неизвестных договорились о совместном самоубийстве.
— Это же неправда.
— Ясен пень. И еще там написано, что я — дочь министра образования.
— А почему там так написано?
— Потому что я его дочь.
— А…
— Я просто пересказываю тебе, о чем в газетах написали. Ты удивлена?
— Ну, ты многовато ругаешься для дочери политика.
— А к Джей-Джею домой приходила журналистка и спрашивала, не спустились ли мы с крыши, вдохновившись какой-то идеей.
— И как все это понимать?
— Не знаем еще. Мы собираемся на экстренное совещание.
— Кто?
— Мы все, вчетвером. Великое воссоединение. Можно там, где мы завтракали.
— Я не могу никуда пойти.
— Почему?
— Из-за Мэтти. Отчасти из-за этого я и оказалась на крыше. Я никогда не могу никуда выходить.
— Мы могли бы прийти к тебе.
Кровь у меня опять начала приливать к лицу. Я не хотела, чтобы они приходили.
— Нет-нет. Я что-нибудь придумаю. А когда вы собираетесь встречаться?
— Сегодня вечером.
— Ой, я не успею ничего придумать за сегодня.
— Тогда мы придем к тебе.
— Не надо, пожалуйста. У меня не прибрано.
— Ну так приберись.
— У меня дома никогда не было никого с телевидения. И дочек министров тоже.
— Привередничать и важничать я не буду. Увидимся в пять.
Оставалось три часа, чтобы привести квартиру в порядок. Пожалуй, с такою жизнью, как у меня, невольно станешь немножко сумасшедшей. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы захотеть спрыгнуть с крыши. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы спуститься с нее. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы вытерпеть Мэтти, необходимость все время быть дома и одиночество. Но я действительно считаю себя лишь немножко сумасшедшей. Будь я по-настоящему сумасшедшей, я бы не стала убираться. И будь я по-настоящему сумасшедшей, мне было бы все равно, что они здесь увидят.
Мартин
Пожалуй, мне приходило в голову, что мой поход на крышу Топперс-хаус может заинтересовать таблоиды. Я оказался на первых полосах, повалявшись пьяным на улице, черт возьми. Вряд ли кто станет спорить, что падение с крыши многоэтажки — это намного интереснее. Когда Джесс объяснила Чезу, где мы встретились, я еще подумал, хватит ли у Чеза мозгов заработать на этом, но, поскольку он показался мне совершенно безмозглым, я решил, что бояться такого — это паранойя. Если бы только знал, что Джесс сама по себе — информационный повод, я бы подготовился к такому повороту событий.
Сначала позвонил мой агент и зачитал мне статью — дома я только «Дейли телеграф» читаю.
— Здесь есть хоть слово правды? — спросил он.
— Честно?
— Да.
— Только между нами.
— Да-да.
— Я собирался спрыгнуть с крыши высотного дома.
— Господи!
Мой агент молод, щеголеват и зелен. Выйдя из тюрьмы, я обнаружил, что в агентстве произошла своеобразная реорганизация: Тео, подносивший кофе моему тогдашнему агенту, — это теперь единственный человек, который не дает оказаться мне в полном забвении. Именно Тео нашел мне работу на самом ужасном кабельном канале в мире. Он закончил университет, где изучал сравнительное религиоведение, а сейчас пишет стихи, и их даже издают. У меня есть подозрение, что он играет в сугубо мужской лиге — если вы понимаете, к чему я клоню, — хотя мне все равно. Если же взглянуть на него с профессиональной точки зрения, то без микроскопа точно ничего не разглядишь.
— Там я ее и встретил. Ее и еще двоих. Потом мы спустились. И вот я вновь в мире живых.
— Почему ты собирался спрыгнуть с крыши высотного дома?
— Да просто в голову взбрело.
— Я уверен, что должна быть какая-то причина.
— Причина была. — Это я пошутил. — Ты прочти мое досье. Ознакомься с событиями последнего времени.
— Мы, кажется, уже перевернули эту страницу.
Меня всегда умиляет его манера говорить обо мне во множественном числе. Я уже сто раз это слышал: «Мы вышли из тюрьмы, и теперь…», «У нас приключилась неприятность стой девочкой, но теперь…». Если бы я о чем и мог пожалеть, покончив с собой, то лишь о том, что не услышал бы слов Тео: «Мы свели счеты с жизнью, и теперь…» Или: «Нас похоронили, и теперь…»
— Мы ошибались.
Повисло задумчивое молчание.
— Господи… Что теперь?
— Ты здесь агент. Мне казалось, эта история даст тебе массу возможностей для дальнейшей работы.
— Мне надо немного подумать. Я перезвоню тебе. Кстати, отец Джесс пытался тебя найти. Он звонил сюда, но я сказал, что мы не разглашаем личную информацию. Я правильно сделал?
— Да, правильно. Но дай ему номер моего мобильного. Думаю, не обязательно от него скрываться.
— Если хочешь, позвони ему. Он оставил свой телефон.
— Давай, записываю.
Пока я разговаривал с Тео, моя бывшая жена и бывшая девушка оставили мне сообщения на автоответчике. Я не думал о них, когда Тео зачитывал мне статью; теперь меня подкосило. Я начинал понимать очень важную вещь: неудачная попытка самоубийства приносит столько же боли, сколько и удавшаяся, но вызывает намного больше злости, поскольку боль нельзя заглушить скорбью. Я слушал сообщения, слышал интонации и понимал: я по уши в дерьме.
Сначала я перезвонил Синди.
— Ты эгоист, козел и идиот! — возмутилась она.
— Ты знаешь только то, о чем написано в газетах.
— Похоже, ты единственный человек в мире, про которого газеты пишут чистую правду. Они пишут, что ты переспал с пятнадцатилетней девицей, и ты действительно переспал. Они пишут, что ты валялся пьяный на улице, и ты действительно валялся. Им ни к чему что-то придумывать.
На самом деле весьма точное наблюдение. Она была права: журналисты никогда не искажали фактов и не истолковывали их неверно. Пожалуй, в этом и было самое главное унижение последних лет. В газетах меня поливали грязью, но вся эта грязь была истинной правдой.
