— Что же тогда привело тебя сюда? — спросил я.
— Этой сумасшедшей девице показалось, будто тебе это может помочь.
— Понятно. А она объяснила как?
В ответ Синди фыркнула. У меня возникло ощущение, что она так и будет фыркать на любую мою фразу, что фырканье будет ее любимым средством общения, так что я сел на корточки, чтобы поговорить с детьми.
Джесс захлопала в ладоши и вышла в центр зала.
— Я прочитала об этом в интернете, — сказала она. — Это называется «Вмешательство». В Америке очень популярно.
— Очень, — подтвердил Джей-Джей. — Мы только этим и занимаемся.
— Понимаете, если кому-то… то есть если у кого-то есть проблемы с наркотиками, алкоголем или еще чем-нибудь, то его друзья, родственники и знакомые собираются и говорят ему: мол, бросай ты всю эту херню. Прости, Морин. Простите, мама, папа. Простите, девочки. У нас все по-другому. У них, в Америке, есть специальные… черт, забыла, как называются. Я была на сайте такого человека, и его звали Стив.
Порывшись в карманах, она выудила оттуда бумажку.
— Куратор. Предполагается участие специального куратора, а у нас его нет. Я честно не знала, кого пригласить на эту роль. К тому же наше «вмешательство» по-другому работает. Потому что мы просим вас вмешаться. Мы приходим к вам, а не вы к нам. Мы говорим вам, что нуждаемся в вашей помощи.
Медбратья, пришедшие с Мэтти, явно занервничали на этой фразе, и Джесс это заметила.
— Не в вашей, ребята, — успокоила она их. — Вам не нужно ничего делать. Честно говоря, вы здесь только для того, чтобы представительство Морин выглядело повнушительнее, поскольку у нее, в общем, никого нет. И я подумала, что вы с Мэтти — это лучше, чем ничего. Нехорошо бы получилось, Морин, если бы тебе пришлось глядеть на все эти воссоединения со стороны.
Надо было отдать Джесс должное. Коль скоро она ухватилась за какую-то тему, то уже ни за что от нее не уйдет. Морин попыталась изобразить благодарную улыбку.
— В общем, так. Просто, чтобы вы поняли, кто есть кто. В углу Джей-Джея сидит его бывшая девушка Лиззи и его друг Эд, с которым они играли в какой-то паршивой группе. Эд специально прилетел сюда из Америки. Со мной пришли мои родители, а их редко можно застать в одном помещении. К Мартину пришла его бывшая жена, дочери и бывшая девушка. А может, и не бывшая — как знать? Итогом вечера может стать возвращение и жены, и девушки.
Все засмеялись, потом посмотрели на Синди и осеклись, поняв, что такая реакция будет иметь неприятные последствия.
— А с Морин здесь ее сын Мэтти и двое медбратьев из приюта. А моя мысль заключается в следующем. Сначала мы поговорим с теми, кто пришел с нами, — немного разомнемся. А потом мы поговорим с другими. В общем, у нас будет нечто среднее между американским «вмешательством» и школьным вечером, когда собираются родители, поскольку друзья и родственники как бы сидят в углу и просто ждут, пока к ним подойдут.
— Зачем? — не понял я. — Зачем все это вообще нужно?
— Не знаю. Все равно. Просто весело проведем время. А еще мы кое-что новое узнаем, разве нет? Друг о друге. И о самих себе.
А потом она опять начала что-то про счастливые финалы. Я, правда, кое-что знал о других, но все это были факты. Я мог сказать Эду, как называлась его группа, мог сказать Крайтонам, как зовут их пропавшую дочь; только я сомневался, что им от этого станет лучше.
Да и вообще, что можно узнать, что можно выучить, не считая расписания и имени испанского премьер-министра? Я, пожалуй, узнал, что нельзя спать с пятнадцатилетними девочками, но узнал довольно давно — за много лет до того, как переспал с пятнадцатилетней девочкой. Вся беда была в том, что, по ее словам, ей было шестнадцать. А был ли у меня в голове запрет на секс с шестнадцатилетними девочками или просто с симпатичными молодыми девушками? Нет. А практически все люди, у которых я брал интервью, утверждали, что когда они что-то делали — излечивались от рака, забирались на гору, играли серийного убийцу в кино, — то узнавали что-то новое о самих себе. Я всегда кивал в ответ, задумчиво улыбаясь, хотя на самом деле мне очень хотелось спросить: «А о чем, собственно, вы узнали, излечившись от рака? Что вам не нравится болеть? Что вы не хотите умирать? Что от парика у вас зуд? Давайте же, скажите конкретно». По-моему, они так говорят, пытаясь убедить самих себя, что все события в их жизни имеют определенную ценность, а не являются бессмысленной тратой времени.
За последние несколько месяцев я успел побывать в тюрьме, потерять остатки самоуважения, стать чужим для собственных детей и всерьез задуматься о самоубийстве. По-моему, в психологическом плане это может сравниться с раком, ведь так? И, естественно, съемки в кино не идут с этим ни в какое сравнение. Так как же так получилось, что я ни черта не узнал о себе? Да и что я должен был узнать? Да, оказалось, что для меня важна высокая самооценка, и было неприятно остаться без нее. А еще я осознал, что тюрьма и бедность — это не мое. Но, в общем, я и так мог бы догадаться, не проходя через это. Можете обвинить меня в излишне буквальном понимании жизни, но, по-моему, люди могут больше узнать о самих себе, если не заболеют раком. У них останется больше времени и больше сил.
— Ну, — сказал Джесс. — Кто к кому пойдет?
В этот момент оказалось, что среди нас затесались какие-то французские тинейджеры — они купили кофе и теперь пробирались к свободному столику рядом с Мэтти.
— Эй, — окликнула их Джесс. — Вы куда собрались? Давайте все наверх.
Они непонимающе уставились на нее.
— Давайте-давайте. Нам что, весь день ждать. Хоп-хоп-хоп. Schnell. Plus vitement.
[1]
Она погнала их в сторону лестницы, потом вверх по лестнице, на первый этаж, а они безропотно ей подчинились. Джесс была для них еще одной непонятной и агрессивной жительницей непонятной и агрессивной страны. Я сел за столик бывшей жены и снова помахал Пенни. Это был такой универсальный для забитого людьми помещения жест, в котором было все: от «Я только стаканчик пропущу» до «Я тебе еще позвоню», и, возможно, даже что-то от «Можно счет?». Пенни кивнула, словно она все поняла. А затем я изобразил еще один жест, столь же неуместный — потер ладони, словно предвкушая, сколько всего интересного и полезного я сейчас о себе узнаю.
Морин
Я думала, мне не придется особенно много говорить. То есть Мэтти мне было нечего говорить. И медбратьям, казалось мне, я просто не найду, что сказать. Я спросила, не хотят ли они чая, но чая они не хотели; тогда я спросила, не тяжело ли им было спускаться с Мэтти по лестнице, и они ответили, что не особенно, поскольку их двое. А я тогда сказала им, что не смогла бы этого сделать, будь здесь даже десять таких, как я, и они рассмеялись, после чего мы просто стояли и смотрели друг на друга. Потом один из них — невысокий такой, похожий на игрушечного робота Мэтти, у которого была квадратная голова и квадратное туловище, только он был не из Австралии — спросил, по какому поводу все собрались. Я даже не задумывалась, что они не будут ничего знать.
