— Да пошел ты.
— Ты прилетел сюда только ради того, чтобы меня послать?
— Да пошел ты.
— Перестаньте! Оба, — вмешалась Лиззи.
Я не уверен, но, по-моему, когда мы последний раз встречались все втроем, она сказала то же самое.
Парень, который делал нам кофе, настороженно смотрел на нас. Я знал его — хороший парень, студент; мы с ним даже пару раз поговорили о музыке. Ему очень нравились «Уайт Страйпс», и я пытался приучить его к Мадди Уотресу и группе «Вулф». Ему было немного страшно.
— Послушай, — сказал я Эду, — я часто здесь бываю. Если тебе хочется надрать мне задницу, то давай выйдем на улицу.
— Спасибо, — сказал парень за стойкой. — В смысле, вы могли бы и здесь, если бы больше никого не было. Вы ведь наш постоянный посетитель, а мы стараемся приглядывать за постоянными посетителями. Но сейчас… — махнул он в сторону зала.
— Нет-нет, я все понимаю, — ответил я. — Спасибо.
— Ваш кофе оставить на стойке?
— Да, конечно. Мы ненадолго. Ему обычно достаточно разок врезать, чтобы успокоиться.
— Да пошел ты.
Мы вышли на улицу. Было холодно и темно, но уши Эда горели, как два маленьких факела во тьме.
Мартин
Я не видел Пенни и не разговаривал с ней с того дня, как в газете появилась статья про нашего ангела. Я думал о ней с нежностью, но не особенно скучал — ни в социальном, ни в сексуальном смысле. Мое либидо было в отпуске (нужно, кстати, быть готовым к тому, что оно подаст заявление о досрочном уходе на пенсию и больше никогда не приступит к исполнению своих обязанностей); моя социальная жизнь замкнулась на Джей-Джее, Морин и Джесс, что, возможно, говорило о ее столь же плачевном состоянии — не в последнюю очередь потому, что этих людей мне тогда было достаточно. И все равно, заметив, что Пенни флиртует с одним из медбратьев, я невольно разозлился.
Это никакой не парадокс, просто следует понимать извращенность человеческой натуры. (По-моему, я так уже говорил, и, наверное, эта фраза выглядит не так убедительно и не свидетельствует о тонком понимании человеческой психологии. В следующий раз надо будет просто признать извращенность и непоследовательность человеческой натуры и оставить ее в покое.) Ревность и так может овладеть человеком в любой момент, а этот медбрат был к тому же молодым, высоким, загорелым блондином. Такой тип может вызвать у меня приступ невольной злости, даже если бы стоял там в одиночестве или если бы я просто столкнулся с ним в городе.
Сейчас мне кажется — я почти уверен, — что искал повод выйти из-за семейного столика. Как и предполагал, ничего особенно нового о себе за проведенное с ними время я не узнал. Ни пренебрежительное отношение Синди, ни карандашные наброски моих дочерей не оказали того благотворного влияния, на которое так надеялась Джесс.
— Спасибо, — сказал я Пенни.
— А, не за что. Мне было нечего делать, а Джесс думает, что мое появление может помочь.
— Нет, — тут же ответил я, недовольный неожиданным моральным преимуществом, которое она получила. — Не за это спасибо. Спасибо, что ты флиртуешь с каким-то мужиком прямо у меня на глазах. Иными словами, просто спасибо.
— Это Стивен, — объяснила Пенни. — Он приглядывает за Мэтти, и ему не с кем поговорить, так что я решила подойти поздороваться.
— Привет, — сказал Стивен.
Я бросил на него пристальный взгляд.
— Ты, наверное, думаешь, что ты неимоверно крут? — спросил я.
— Что, простите? — не понял он.
— Мартин! — попыталась осадить меня Пенни.
— Что слышал, — ответил я. — Самовлюбленный козел.
У меня было такое ощущение, что там, в углу, где девочки рисуют, сидит другой Мартин — добрый и чуткий Мартин — и с ужасом глядит на то, что я вытворяю. На мгновение у меня проскочила мысль, а нельзя ли как-то присоединиться к нему.
— Уходи, пока ты не выставил себя полным идиотом, — посоветовала мне Пенни.
Эта фраза много говорит о том, насколько великодушна Пенни. Она понимала, что на меня накатывает волна идиотизма, но все равно дала мне шанс уйти с ее дороги. Некоторые пристрастные наблюдатели могут посчитать, будто эта волна уже меня захлестнула и прибила к земле. Впрочем, это было не важно — я все равно не двигался с места.
— Ведь быть медбратом легко, разве нет?
— Не особенно, — ответил Стивен. — То есть в этом есть масса плюсов, но… Сверхурочные, маленькая зарплата, ночные смены. Да и пациенты попадаются разные, — пожал он плечами.
Он допустил элементарную ошибку — стал отвечать на мой вопрос, словно я задавал его просто так, безо всякой задней мысли.
— Пациенты попадаются разные, — передразнил я его. — Платят мало. Смены ночные. Ах ты, бедняжка.
— Шон, — сказал Стивен своему напарнику. — Я подожду наверху. А то этот прямо рвет и мечет.
— Нет, погоди и послушай, что я тебе скажу. Я сделал тебе милость, выслушав твою речь о том, какой ты весь из себя национальный герой. А теперь ты меня послушай.
Не думаю, чтобы он сильно возражал против того, чтобы остаться там, где он стоял, на пару минут. Я видел, что мое поведение привлекло всеобщее внимание, и надеюсь, это не прозвучит нескромно, но именно моя известность — точнее, то, что от нее осталось, — была решающим фактором для успеха всего представления. Обычно телевизионные знаменитости начинают отвратительно себя вести в ночных клубах, окруженные другими телевизионными знаменитостями, так что мое решение сорваться в трезвом состоянии на медбрата было серьезным — возможно, даже разрушающим устои. Да и Стивен не особенно мог принять это близко к сердцу — ведь не стал бы он сильно переживать, если бы я нагадил ему на ботинки. Внешние последствия внутреннего сгорания всегда немного неконтролируемы.
— Терпеть не могу людей вроде тебя, — сказал ему я. — Возишь мальчика-инвалида в кресле-каталке и хочешь за это медаль. А насколько это тяжело на самом деле?
В этот момент я — как мне сейчас ни жаль, тогда я это сделал — вцепился в подлокотники кресла Мэтти и несколько раз подергал их вверх-вниз. Мне вдруг показалась замечательной идея положить одну руку на бедро, показав таким образом, что с подобной задачей справится любой.
— Мама, посмотри на папу, — восхищенно закричала одна из моих дочерей (мне очень жаль, но я не могу сказать, какая именно из них). — Правда он смешной?
— Пожалуйста, — сказал я Пенни. — Как тебе это? Теперь я тебе опять больше нравлюсь?
Пенни смотрела на меня так, словно я на самом деле нагадил ему на ботинки. Этот взгляд был красноречивее любого ответа.
— Эй, вы все! — закричал я, хотя и так привлек всеобщее внимание, на которое только мог рассчитывать. — Разве я не крут? Разве я не крут? Думаешь, это тяжело, блондинчик? Я расскажу, что такое «тяжело», загорелый ты мой. Тяжело — это…
