Такие, как Фиона, его бесили. Они портили жизнь всем. Нелегко оставаться на плаву, для этого требуются силы и решимость, а когда такие заявляют, что подумывают, не покончить ли с собой, начинает казаться, что и сам идешь ко дну. Главное, по мнению Уилла, было удержаться над водой. К этому должны стремиться все, а те, у кого есть смысл к существованию — работа, любовь, домашние животные, — они и так держатся на плаву увереннее других. Они плещутся в мелкой части бассейна, и только чрезвычайное происшествие, типа неожиданной волны из волнопускателя, может их утопить. А Уиллу приходилось бороться. Он плавал на глубине, и у него свело ногу — видимо, оттого, что он зашел в воду сразу после обеда, — и ему уже виделось, как, когда его легкие уже будут полны хлорированной водой, ловкий спасатель с выгоревшими волосами и "кирпичиками" на животе вытащит его на поверхность. Ему нужно держаться за кого-то поплавучее; мертвый груз, типа Фионы, ему совсем не нужен. Очень жаль, но такова жизнь. Именно это и привлекало его в Рейчел: она способна держаться на плаву. И сможет удержать его. И он решил пойти к Рейчел.
С Рейчел отношения у него складывались странные, или они просто казались странными Уиллу, чьи представления о странном существенно отличались от представлений Дэвида Кроненберга
[67]
или того парня, который написал "Фабрику ос"
[68]
. Странным было то, что они до сих пор еще не переспали, хоть и встречались уже пару недель. Просто не было подходящего момента. Он был почти уверен, что нравится ей, потому что она вроде бы с удовольствием с ним встречалась и им всегда было о чем поговорить. В том, что она нравилась ему, он был более чем уверен, потому что ему-то хотелось с ней встречаться, быть с ней вместе до конца дней, и всякий раз, глядя на нее, он физически ощущал, что его зрачки расширяются до огромных и, должно быть, смешных размеров. Надо заметить, что они нравились друг другу по-разному.
Кроме всего прочего, когда она рассказывала что-то интересное, у него появлялось непреодолимое желание ее поцеловать, и это казалось ему хорошим знаком — уж точно никогда прежде ему не хотелось поцеловать женщину просто оттого, что она интересна; но она, кажется, начала относиться к этому с некоторым недоверием, хотя, видимо, и не совсем понимала, что происходит. Происходило следующее: когда она с юмором, страстно, живо и необычайно умно рассказывала об Али, музыке, своем творчестве, он медленно погружался в сексуально-романтические грезы. Она спрашивала, слушает ли он; ему становилось стыдно, и он начинал протестовать так сильно, что не оставалось сомнений, будто он ее не слушал, потому что ему было смертельно скучно. Возникало какое-то противоречие: он получал такое удовольствие от общения с ней, что, с одной стороны, у него стекленел взгляд, а с другой, ему хотелось заставить ее замолчать поцелуем. Ничего хорошего тут не было, и требовалось что-то предпринять, но что — вот вопрос. Прежде он никогда не оказывался в такой ситуации.
Он ничего не имел против дружбы с женщиной; правда, он был все еще обеспокоен тем, что открылось ему во время разговора с Фионой в баре: что он никогда прежде не общался с женщиной, с которой не хотел бы переспать. Но дело было в том, что с Рейчел он хотел переспать и был отнюдь не уверен, что сможет просидеть рядом с ней на диване лет десять — двадцать с сумасшедше расширенными зрачками — откуда ему знать, сколько там длится женская дружба, — слушая, как она непреднамеренно эротично рассказывает о рисованных мышках. Точнее, он не знал, выдержат ли это его зрачки. Может, через какое-то время они начнут болеть? Он был почти уверен, что все эти расширения и сужения до добра не доведут, но боль в зрачках решил использовать в разговоре с Рейчел только как последний аргумент; оставалась слабая надежда, что она согласится с ним переспать, дабы спасти его зрение, но он предпочел бы другой, более традиционный и романтичный путь в ее постель. Или в его постель. Ему было все равно, чья это будет постель. Плохо же то, что это все никак не происходило.
А потом это произошло, в тот самый вечер, по непонятной для него тогда причине — хотя позднее, когда он думал об этом, ему пришло в голову несколько предположений, не лишенных смысла; но вывод, который из них следовал, заставил его заволноваться. Они разговаривали и вдруг начали целоваться, а потом, расстегивая свою джинсовую рубашку одной рукой, она повела его вверх по лестнице. Странно было то, что, как ему показалось, секс не витал в воздухе; он просто пришел в гости к другу, потому что ему было тяжело. Вот тебе и тревожный сигнал: если он переспал с ней тогда, когда сексом и не пахло, то, видимо, детектив из него неважный. Если во время абсолютно лишенного сексуальной подоплеки разговора красивая женщина ведет тебя в спальню, расстегивая свою рубашку, то ты явно чего-то не улавливаешь.
Все началось с того, что в этот вечер ему неожиданно повезло: Али остался после школы ночевать у своего друга. Если бы в любой другой день Рейчел сказала ему, что будет лишена общества своего сынка-психопата, страдающего эдиповым комплексом, он бы воспринял это как знак свыше, знак, что кому-то скоро повезет, но сегодня этот факт даже не отложился у него в голове.
Они пошли на кухню, она сделала им кофе, и тут, еще до того, как закипел чайник, он свернул на разговор о Маркусе и Фионе.
— В чем смысл? — повторила Рейчел. — Господи!
— Только не говори, что в Али. У меня нет Али.
— У тебя есть Маркус.
— Трудно себе представить, что в Маркусе может заключаться смысл чего-либо. Я знаю, это звучит ужасно, но это правда. Ты же его видела.
— Он немного странный, но он тебя просто обожает.
Уиллу никогда не приходило в голову, что Маркус может испытывать к нему какие-нибудь настоящие чувства, особенно такие, которые были бы заметны со стороны. Он знал, что Маркусу нравится у него торчать, знал, что Маркус называет его своим другом, но все это он считал проявлением его эксцентричности и следствием одиночества. Замечание Рейчел о том, что тут имеют место реальные чувства, все несколько меняло. Так бывает, когда узнаешь о том, что женщина, которую ты прежде не замечал, увлечена тобой, — ты смотришь на нее по-иному и находишь гораздо более симпатичной, чем прежде.
— Ты думаешь?
— Конечно же.
— Но все равно, в нем не весь смысл. Если бы мне захотелось засунуть голову в газовую духовку, а ты бы мне сказала, что он меня обожает, еще не факт, что я бы ее вытащил.
Рейчел засмеялась.
— Что тут смешного?
— Не знаю. Просто сама мысль, что можно оказаться в такой ситуации. Если ты к концу вечера засунешь голову в газовую духовку, придется признать, что вечер не совсем удался.
— Я… — Уилл остановился, вздрогнул, но, преодолевая себя, продолжил с такой искренностью, на какую только был способен, и она с лихвой превышала лимит искренности, которую могла вместить в себе эта фраза. — Я бы никогда не засунул голову в газовую духовку после вечера, проведенного с тобой.
