Наши отношения – впервые для обоих нечто серьезное, продолжительное, с любовью всю ночь, знакомством с родными и разговорами, что когда-нибудь надо завести детей – стали первым открытием собственного двойника среди особей противоположного пола. У меня, естественно, и до нее были подружки, но мы с ней вышли из одного окружения, получили одинаковое образование, отличались схожими подходами и интересами. Наши расхождения были огромными, но они проистекали главным образом из различия полов. Если бы мне выпало родиться девчонкой, я хотел бы родиться именно такой девчонкой, как она. И, наверное, поэтому меня занимали ее вкусы, интересы и причуды, а ее вещи пробуждали во мне восхищение девчоночьими комнатами, которое не угасало до тех пор, пока девчонки имели комнаты (сейчас мне за тридцать, и у них больше нет комнат – у них дома и квартиры, и зачастую они делят их с мужчинами. Печальная потеря).
Ее комната помогла мне понять, что девчонки умнее ребят (болезненное открытие). У нее был сборник стихов Евтушенко (кто такой, черт возьми, этот Евтушенко?) и необъяснимая подвинутость на Анне Болейн и Бронте; она любила всех чувственных певцов и бардов и была знакома с идеями Жермен Грир, немного разбиралась в живописи и классической музыке – знания явно сверх программы экзамена повышенного уровня. Откуда что взялось? И что мне было противопоставить? Две книжонки Чандлера в мягких обложках? Первый альбом «Рамонес»? В девичьих комнатах есть множество ключей к их характерам, воспитанию, вкусам. А мальчишечьи, напротив, одинаковы, будто эмбрионы, за исключением разве что приклеенных там и сям плакатов (у меня висел Род Стюарт, отмеченный, как мне казалось, агрессией, подлинностью и уверенностью в себе). А сами комнаты были безликими, как утроба.
Справедливости ради надо заметить, что большинство из нас отличается количеством и интенсивностью интересов. У одних ребят круче записи, а другие лучше разбираются в футболе. Одни увлечены машинами, другие – регби. Мы не личности – нами управляют страсти, предсказуемые и поэтому неинтересные; они не отражают и не озаряют нас, как в случае с моей подружкой, и в этом главное различие между мужчинами и женщинами.
Я знал женщин, которые любили футбол и несколько раз за сезон ходили на стадион, но до сих пор не встречал ни одной, решившейся на поездку субботним вечером в Плимут. Я знаю женщин, которые любят музыку и даже отличают на собственных полках Мэвис Стейплз от Ширли Броунз, но ни разу не слышал, чтобы хоть одна из них постоянно пополняла и истерически систематизировала коллекцию музыки. Женщины вечно теряют записи или взваливают заботу о своих дисках на других: на брата, дружка либо соседа (обычно мужского пола), и те приводят все в надлежащий порядок. Мужчина никогда такого не позволит. (Среди своих знакомых болельщиков «Арсенала» я замечаю, как люди дергаются, когда им говорят о клубе, который они не знают, – укол нашим душевным силам, подобно грядущему изменению фасона рубашек для других.) Я не утверждаю, что не существует женщин с систематическим складом ума, но их гораздо меньше, чем таких же мужчин. И если уж женщина подвержена мании, эта мания направлена на людей или постоянно видоизменяется.
Вспоминая студенческие годы, когда все ребята казались такими же бесцветными, как вода из крана, я прихожу к мысли, что мужчины развивают в себе способность систематизировать факты и собирать футбольные программки, чтобы как-то компенсировать отсутствие характерных отметин. Но это не объясняет, почему один обыкновенный смышленый тинейджер стал интереснее другого обыкновенного смышленого тинейджера только благодаря своему полу.
Неудивительно, что моя подружка решила пойти на стадион: а что во мне еще найдешь? (Ну да, она слушала мой альбом «Рамонес».) Что такого, чего бы я в себе еще не открыл и не вытащил на свет Божий? У меня было нечто мое: мои друзья, отношения с мамой и отцом, моя сестра, моя музыка, моя любовь к кино, мое чувство юмора – но ничего, что составило бы индивидуальность, как составляло все, что принадлежало ей; но вот моя единственная и сильная привязанность к «Арсеналу» и все, что ее сопровождало (комканье гласных приобрело неоперабельный характер)… пусть хоть такая изюминка, пара своих черточек к носу, глазам и рту.
Женщина как женщина.
«Кембридж Юнайтед» против «Эксетер Сити»
24.04.78
Мой приезд в Кембридж вызвал к жизни два самых удачных сезона в краткой истории «Юнайтед». В первый год команда с большим отрывом победила в четвертом дивизионе. На следующий – в третьем дивизионе пришлось труднее, и только в последнюю неделю сезона случился решающий прорыв. В ту неделю «Юнайтед» играл два матча на «Эбби»: во вторник – с лучшим коллективом дивизиона, «Рексхэмом», и выиграл 1:0; в субботу – с «Эксетером». И чтобы подняться выше, требовалась только победа.
За двадцать минут до финального свистка «Эксетер» вел в счете, и моя девушка, которая пришла на стадион со своей подружкой и ее приятелем – и все они хотели вживе испытать головокружительное чувство триумфа – повела себя так, как, по моему мнению, ведут себя все женщины в кризисных ситуациях: ей сделалось дурно, и подружка вывела ее в санчасть Святого Иоанна. А мне тем временем не оставалось ничего другого, как молиться о том, чтобы счет сравнялся. И Господь внял моим просьбам: через минуту «Юнайтед» вышел вперед. Но только после того, как игроки выстрелили в ликующую толпу последней пробкой шампанского, мне сделалось неловко за мое безразличие к подружке.
Недавно я прочитал книгу «Женщина-скопец», и она произвела на меня глубокое, непроходящее впечатление. И тем не менее разве стоит так уж сильно трепыхаться по поводу угнетения женщин, если на них нельзя положиться, когда надо выстоять последние десять минут перед неминуемо близким триумфом? И как в таком случае быть с человеком, который, вместо того чтобы позаботиться о любимой, молит, чтобы его команда забила гол другой команде из третьего дивизиона Футбольной лиги? Неимоверно безнадежная загадка!
Через тринадцать лет я по-прежнему испытываю стыд за свою неспособность и нежелание помочь, и причина моего непроходящего смущения частично кроется в сознании, что я нисколько не переменился. Я не хочу ни о ком заботиться во время игры. И я не способен ни о ком заботиться во время игры. Я пишу эти строки примерно за девять часов до того, как «Арсенал» схватится с «Бенфикой» в борьбе за Европейский кубок – одна из самых важных игр на «Хайбери» за последние годы. Моя девушка пойдет со мной; но что будет, если она невзначай упадет? Хватит ли мне воспитанности, зрелости и здравого смысла, чтобы как должно о ней позаботиться? Или я, не переставая орать на бокового судью, отпихну обмякшее тело в сторону, надеясь, что к концу девяностой минуты (конечно, если не назначат дополнительное время или не потребуются пенальти) моя ненаглядная еще будет дышать?
Я прекрасно понимаю, что причина этого беспокойства – все еще живущий во мне мальчуган, которому позволительно буйствовать на трибунах и который уверен, что женщины во время матчей неизменно падают в обморок, что они слабы и их присутствие на стадионе приводит к сумятице и катастрофическим результатам; и все это, несмотря на то, что моя теперешняя подруга смотрела игры на «Хайбери» сорок или пятьдесят раз и никогда не теряла сознания (наоборот, случались мгновения, когда за пять минут до окончания кубкового матча напряжение настолько возрастало, что я сам бывал близок к обмороку: грудь давило и от головы отливала кровь, если такое состояние физически возможно; или еще: когда наши забивали гол, я видел звезды – в буквальном смысле слова; маленькие, размытые пятнышки света – я не шучу, а это не свидетельствовало о моей физической стойкости). Ничего не поделаешь: так на меня действовал футбол. Превращал в человека, который не способен позаботиться о своей даме, даже если бы у нее внезапно начались роды (кстати, я часто воображал, что будет, если мне суждено стать отцом в день финального матча на Кубок). Во время игры я ощущаю себя одиннадцатилетним сорванцом. И когда описываю футбол как способ замедления развития, говорю вполне искренне.
