— Господа, — с достоинством ответила несгибаемая
Клервиль, — мне кажется, что ваши действия абсолютно незаконны. Я бы
квалифицировала их как недопустимо безобразные. Судите сами: мыслимое ли дело,
чтобы две женщины — вот эта дама и я (остальные — наши служанки) — повторяю,
мыслимо ли, чтобы две женщины были настолько близко знакомы с частной жизнью
министра, что могут быть в курсе событий, о коих вы имеете честь говорить?
Неужели вы всерьез полагаете, что если упомянутые вами лица попали в немилость
двора, и если этим делом занимается Правосудие или сам министр, неужели вы
полагаете, что нам может быть хоть что-то известно о их судьбе? У нас нет
ничего, кроме нашего слова чести, которое мы и даем вам и заявляем, что ничего,
абсолютно ничего, не знаем о том, что могло случиться с теми, чья судьба вас
беспокоит. Нет, господа, до сегодняшнего дня мы никогда о них не слышали, и
если вы — благородные люди и если вам больше нечего добавить, освободите нас
немедленно, потому что держите нас здесь против нашей воли, на что у вас нет
никакого права.
— Мы не собираемся опровергать ваши слова,
мадам, — отвечал наш провожатый. — Одна из вас четыре дня находилась
в поместье министра, вторая приехала туда сегодня к вечеру. Прошло также четыре
дня с того времени, как семью Клориса привезли в тот самый дом, следовательно,
одна из вас наверняка сумеет ответить на наши вопросы, и все вы останетесь здесь,
пока мы не получим разъяснений.
К этому трое других добавили, что если мы не хотим говорить
по доброй воле, у них есть средства заставить нас.
— Нет, я этого не допущу, — решительно вмешался
старик, — здесь не будет никакого насилия. Мы не должны употреблять методы
наших врагов, чтобы не брать на себя их грехи. Лучше попросим этих дам написать
министру письмо с просьбой срочно прибыть сюда, послание будет составлено таким
образом, чтобы он ничего не заподозрил и поторопился. Он приедет, и мы спросим
у него самого, в конце концов, ему не останется другого выхода, и он скажет,
где мой сын и его семья и что с ними. Если он откажется, тогда вот в этой руке,
хотя она и дрожит, достанет силы вонзить кинжал в его сердце… Вот что такое
деспотизм и тирания! Вот каковы их ужасные следствия! О, французский народ!
Когда же ты поднимешься на злодеев? Когда, устав от рабства и осознав свою
безграничную мощь, ты поднимешь голову и сбросишь цепи, в которые заковали тебя
коронованные преступники, когда, наконец, обретешь свободу, которую даровала
тебе великая Природа?.. Дайте им перо, чернила и бумагу.
— Отвлеките их, — прошептала я на ухо
Клервиль, — я сама займусь письмом.
Я написала следующий текст: «Дело исключительной важности
требует вашего присутствия здесь. Дорогу вам укажет податель сей записки.
Приезжайте как можно скорее».
Я показала письмо нашим похитителям, и они одобрили его.
Подписывая адрес, я улучила момент и приписала постскриптум: «Ворвитесь силой,
иначе мы погибли, силой же нас заставили написать вышесказанное». Заклеив
конверт, один из братьев ушел вместе с ним, а нас отвели в большую комнату на
верхнем этаже; дверь закрылась на засов, на страже стал второй брат Клориса.
Когда мы остались одни, я шепотом сообщила Клервиль, какие
слова приписала к записке. Она с сомнением покачала головой.
— Этого недостаточно, чтобы я успокоилась, —
сказала она. — Потому что если он ворвется сюда силой, эти скоты тут же
перережут нам горло. А что если попытаться соблазнить нашего тюремщика?
— Ничего не получится, — ответила я. — Ведь
это не наемные убийцы. Эти люди руководствуются честью, не говоря уже о кровных
узах, и ничто не заставит их отказаться от мести. Мне кажется, Клервиль, ваши
принципы еще не стали моими, поэтому меня страшит мысль о том, что по
случайности или какой-то фатальности — называйте это, как хотите, — в
конце концов восторжествует добродетель.
— Никогда и ни за что. Победа всегда достается
сильному, а по силе злодейству нет равных в нашем мире. Такие мысли говорят о
твоей непростительной слабости.
— Но ведь это мое первое серьезное испытание…
— Второе, Жюльетта. Позволь освежить твою память:
только после того, как ты вырвалась из тюрьмы, где тебя должны были повесить,
фортуна начала покровительствовать тебе.
— Верно. А я уже, забыла о том приключении.
— И забыла извлечь из него урок. Так что мужайся,
дорогая, и будь терпелива.
Ничто на свете не могло погасить пожар либертинажа,
бушевавший в этой замечательной женщине. В комнате, где нас заперли, была
только одна кровать, и вы не поверите, но Клервиль предложила всем четверым
улечься в нее и, чтобы скоротать время, ласкать друг друга до появления
Сен-Фона. Однако оказалось, что и я и мои служанки были не в состоянии утолить
ее прихоти, поэтому в ожидании дальнейших событий мы провели время в беседах.
Как будто почувствовав опасения Клервиль, Сен-Фон посчитал,
поскольку мы оказались пленницами родственников Клориса, что штурмовать замок
небезопасно и что в подобных обстоятельствах лучше употребить хитрость, нежели
прибегнуть к насилию. Так он и поступил.
Посланец возвратился вместе с двумя незнакомыми молодыми
людьми, которые привезли отцу Клориса письмо следующего содержания:
«Втягивать женщин в дела, касающиеся только мужчин, я считаю
нерыцарским поступком и предлагаю вам немедленно освободить этих дам. Вместо
них в качестве заложников направляю двух молодых людей, один из которых — мой
младший кузен, второй — мой племянник. Можете мне поверить, что их безопасность
намного для меня дороже, чем судьба женщин, находящихся в ваших руках. Кроме
того, вы можете отбросить все страхи касательно ваших близких: они
действительно содержатся под стражей, но в моем доме в Париже; считайте меня
ответственным за них, и я клянусь, что вы встретитесь с ними не позже, чем
через три дня. Еще раз повторяю: возьмите моих родственников и отпустите
женщин, а я буду в вашем доме через четыре часа после того, как вы получите это
письмо».
Теперь нам предстояло все обдумать хорошенько. Письмо
министра нам, разумеется, не показали, и только позже мы узнали о его
содержании, а в тот момент могли лишь об этом догадываться.
— Вы знакомы с этими молодыми господами? —
обратился ко мне старый Клорис.
— Разумеется, — отвечала я, словно какое-то шестое
чувство подсказало мне ответ, — это родственники министра; если они
прибыли заменить нас, о лучших гарантиях вам нечего и мечтать.
Они недолго посовещались, потом заговорил один из наших
похитителей:
— Это может быть ловушка; как бы то ни было, я против
того, чтобы выпустить из рук этих женщин. Почему бы не задержать их всех? И у
нас будет двумя заложниками больше.
С этим предложением согласились остальные, и эти идиоты (как
покажут дальнейшие события, добродетель не приводит ни к чему иному, кроме как
к слабоумию), эти чурбаны и скоты заперли нас всех вместе в одной комнате.
