— Я больше не могу, — заявила Клервиль, когда мы
остались одни, — не могу без жестокостей; давай замучим кого-нибудь до
смерти… Ты обратила внимание на того обворожительного мальчика лет
восемнадцати, который с таким чувством ласкал меня? У него лицо херувима, и это
наводит меня на некоторые мысли. Я предлагаю увести его в комнату пыток и
перерезать ему глотку.
— Но скажите, Клервиль, — удивилась я, —
почему вы не предложили такую удачную идею раньше, когда мы были в женском
серале?
— Да потому что я предпочитаю убивать самцов и никогда
не скрывала, что мне нравится мстить за наш пол. Пусть мужчины в чем-то
превосходят нас, но, надеюсь, Природа не рассердится, если мы несколько
сократим их количество.
— По-моему, вы даже как будто жалеете, что это не
оскорбит Природу?
— Ты верно поняла меня, дорогая, ибо меня всегда
приводит в неописуемое отчаяние, когда в поисках истинного преступления я
встречаю лишь предрассудки. И вот я спрашиваю небо — черт меня побери! —
когда же мне удастся совершить по-настоящему злодейский поступок?
Мы велели привести юношу, которого облюбовала Клервиль.
— Наверное, нам понадобится палач? — спросила я.
— Неужели ты считаешь, что мы сами не справимся? —
усмехнулась она, и я, смутившись, замолчала.
Мы препроводили свою жертву в соседнюю камеру, где было
приготовлено все необходимое для того, чтобы сделать смерть юноши мучительной;
агония его была медленной и ужасной; мы долго кромсали его тело, а эта
дьяволица Клервиль с удовольствием пила его кровь и даже съела одно из яичек.
Признаться, мое удовольствие было намного меньше, так как в любом случае мне
больше нравится убивать женщин, но как бы то ни было, я испытала несколько
полноценных оргазмов. Покинув комнату пыток, мы направили свои стопы в
следующую.
Я предложила зайти туда, где обыкновенно развлекались
любители особо извращенных пыток, и добавила, что если даже нам не захочется
принять в них участие, мы просто полюбуемся. В следующей комнате мы увидели
мужчину средних лет, как оказалось, священника, который, подвесив к потолку за
волосы пятнадцатилетнюю девочку, с большим удовольствием вонзал в ее тело
длинную иглу, и весь пол вокруг него был уже забрызган кровью. Едва успели мы
войти, истязатель оставил жертву в покое и принялся содомировать Клервиль, с
рычанием вгрызаясь в мой зад. Другой распутник хлестал кнутом грудь и лицо
красивой девушки лет двадцати; он ограничился тем, что любезно предложил нам
помочь ему. Третий подвесил свою жертву за лодыжку и, надо признать, сделал это
с большим искусством; мы вдоволь посмеялись над этим комичным зрелищем: жертва,
превосходно сложенная девушка, была не старше восемнадцати лет и висела в таком
положении, что ее промежность была широко раскрыта, и злодей сосредоточенно
обрабатывал ее вагину деревянным членом, утыканным гвоздями. Увидев нас, он
попросил Клервиль взять девочку за свободную ногу и растянуть ее как можно шире;
меня он заставил опуститься на колени и ласкать ему одной рукой член, другой —
задний проход; это продолжалось довольно долго, и когда мы отошли, забрызганные
кровью, мертвое тело все еще кровоточило. Четвертым в комнате был пожилой
судейский чиновник; он привязал к решетке камина прелестную двенадцатилетнюю
девочку и при помощи ручной жаровни с раскаленными углями, которую он то и дело
прижимал к ее телу, сантиметр за сантиметром поджаривал бедняжку; можете себе
представить, какие стоны испускала ее несчастная душа, стремившаяся вылететь из
истерзанной плоти. Когда он увидел нас, он отставил свое огнедышащее орудие в
сторону и попросил меня предоставить в его распоряжение мой зад, я с
готовностью приняла нужную позу, а Клервиль подставила ему для поцелуев свои
ягодицы. Он скоро кончил, и это было для него катастрофой: пытка была прервана,
а в жертве оставалось жизни еще на целый час; злодей быстро вышел из блаженного
состояния, в которое вверг его оргазм, и обрушился на нас с проклятьями за то,
что мы испортили ему праздник.
От всего увиденного я воспылала кровожадной страстью и
уговорила подругу вернуться в комнату для убийств, она не возражала: хотя ей и
не нравилось убивать женщин, она ничего не имела против их уничтожения, потому
что врожденные инстинкты свирепой хищницы неудержимо влекли ее ко всему
злодейскому.
Я выстроила в ряд двадцать девушек и выбрала среди них одну
— семнадцатилетнее создание, обольстительнее которого трудно себе представить.
Дуэнья провела нас троих в свободную камеру.
Бедняжка, которую я намеревалась принести в жертву,
возомнила, что меня разжалобить легче, нежели мужчину, и, обливаясь слезами,
бросилась мне в ноги. Это был настоящий ангел неописуемой красоты и грации, и
она непременно добилась бы своего, окажись перед ней менее стойкий противник с
душой, не столь испорченной, как моя. Я оставалась непреклонной, и она начала
рыдать — громко, взахлеб. Ее мольбы еще сильнее разожгли пламя моей ярости… И
даже если бы это было не так, разве могла я проявить малодушие в присутствии Клервиль?
Заставив девочку два часа подряд сосать оба моих отверстия, осыпав ее
безжалостными ударами и пинками, подвергнув всевозможным, мыслимым и немыслимым
издевательствам и унижениям, я привязала ее к столу и принялась колоть кинжалом
ее тело, а моя подруга, обняв мои бедра, ласкала мне поочередно клитор,
влагалище и задний проход. Редко я испытывала такой неистовый и долгий оргазм;
я сбросила все, что еще оставалось в моих семенниках, и после этого
возвращаться в общую залу не имело никакого смысла. Вместо этого я пригласила
Клервиль к себе домой; мы сытно поужинали и улеглись в постель. Вот тогда-то,
решив, что в последнем эпизоде мне недоставало твердости, она завела такую
речь.
— Истина в том, Жюльетта, хотя я и не отрицаю твои
несомненные успехи, так вот, истина заключается в том, что твоя совесть еще не
достигла того уровня, на котором я хотела бы ее видеть; самое главное здесь —
сделать ее извращенной до такой степени, чтобы никогда она не могла вернуться к
прежнему состоянию; для этого существует множество средств, я могу перечислить
их, однако не уверена, что у тебя достанет сил употреблять их. Эти средства,
дорогая моя, сами по себе предельно просты: весь секрет в том, чтобы, уже в
спокойном состоянии, сделать то же самое, что ты сделала в пылу страсти и что,
позже, когда ты пришла в себя, заставило тебя испытать угрызения совести. Таким
образом, ты без промаха поразишь добродетельный импульс, едва лишь он обнаружит
свое присутствие; однако он может появляться снова и снова, как только твои
чувства остынут и притупятся, и только привычка способна уничтожить его
окончательно; это — безотказное средство, попробуй, и ты убедишься в этом: в
момент спокойствия, когда в душу обычно вползает добродетель, скрывающаяся под
маской угрызений совести, ибо только скрываясь под маской, она может одержать
над нами верх, — и вот тогда, уловив этот момент, ты должна совершить тот
поступок, для которого ты оказалась недостаточно твердой, и после четвертого
раза ты больше не услышишь этот противный голосок совести и будешь жить с собой
в мире до конца своих дней. Но это дается не так легко, потому что требует
мужества, самодисциплины и даже определенной жестокости по отношению к самой
себе: ты же понимаешь, что привлекательность злодейства — это просто иллюзия,
игра воображения, и слабые души очень редко решаются на преступление будучи в
спокойном состоянии, когда их воображение спит. Я предлагаю тебе самое надежное
средство и уверяю, что сама добродетель убережет тебя от угрызений совести, ибо
у тебя сформируется привычка творить зло при первом же добродетельном порыве, и
чтобы перестать его творить, тебе придется подавить в себе добродетель. Лучшего
совета, Жюльетта, я не могу тебе дать в этой критической и довольно болезненной
для тебя ситуации, и победа будет тебе обеспечена в любом случае независимо от
того, одержишь ли ты ее через посредство порока или добродетели.
