Изнемогая от любви, оказавшись во власти божества, которое
заставило его забыть и честь и совесть, чьи веления он исправно исполнял до сих
пор, Берноль упросил позволить ему остаться у меня на ночь. Разумеется, я
согласилась с радостью — настолько возбуждала меня мысль о том, что я до утра
буду совокупляться со своим родным отцом, которому моя порочность вынесла
смертный приговор. Усердие Берноля превзошло все мои ожидания: он семь раз
сбросил в меня свою сперму, а я, подстегиваемая чудовищными картинами,
теснившимися у меня в голове, отвечала на каждый его оргазм двумя, еще более
бурными извержениями, так как предвкушала наутро лишить жизни этого вдвойне
несчастного человека: во-первых, потому что он оказался моим отцом,
во-вторых, — и это для него было еще хуже, — потому что доставил мне
огромное наслаждение. Посреди ночных утех я с притворным испугом сказала ему,
что боюсь, как бы наша беспечность не привела к беременности, которая скоро
сделает нашу связь очевидной, и подставила ему свой восхитительный зад,
предлагая изменить маршрут и проторить безопасную тропинку, но, увы, порок был
совершенно чужд сердцу моего порядочного отца; вы мне не поверите, но он,
оказывается, не имел никакого понятия о подобной гадости (он именно так и
выразился «гадости»), однако он тут же стал уверять меня, что если и совершит
этот постыдный акт, то только из предосторожности и от избытка любви. Словом,
этот неплохо оснащенный софист три раза проникал в мою заднюю норку. Так прошла
генеральная репетиция, необходимая для спектакля, который должен был состояться
на следующий день, и она так сильно на меня подействовала, что я лишилась
чувств от необыкновенного удовольствия.
Наконец наступил вожделенный день, когда мне предстояло
насладиться неописуемыми радостями преступления, к которому я стремилась так
страстно, что даже ощущала в себе нечто, похожее на панический страх. Рассвет я
встретила с открытыми глазами; никогда еще Природа, которую я собиралась
жестоко оскорбить, не представала передо мной в такой красоте, а посмотрев на
себя в зеркало, я увидела самую прекрасную, самую оживленную и самую
обольстительную женщину из всех, кого встречала до сих пор. Во всем моем облике
ощущалось какое-то затаенное, будто перед бурей, волнение, никогда у меня не
было столь решительного и царственного вида, как в то утро. Едва поднявшись с
постели, я чувствовала, как из меня наружу рвется похоть, порочная похоть,
жажда страшных, чудовищных злодеяний. И в то же время была в моей душе горечь,
невыразимая словами: ведь я понимала, что мне не под силу совершить все те
ужасы, что пребывали в моем воображении и в моих неутолимых желаниях…
«Сегодня я совершу преступление, — размышляла я, —
очень серьезное преступление, из тех, что называют черным злодейством. Однако,
хотя оно и серьезное и гнусное, это всего лишь одно-единственное преступление.
А что значит одно преступление для того, кто мечтает жить посреди сплошных
злодейств, жить только ради злодейств, кто поклоняется лишь злодейству??
Все утро я была беспокойной, мрачной, раздражительной; нервы
мои были напряжены до предела; я высекла до крови двух юных служанок, но это
меня не успокоило, тогда я потискала ребенка, доверенною заботам одной из них,
и вышвырнула его из окна, и он разбился насмерть. Этот факт несколько улучшил
мое настроение, и остаток дня, чтобы убить время, я провела в довольно
безобидных развлечениях. Я думала, что час обещанного ужина так никогда и не
настанет. Когда же этот час настал, я велела челядинцам приготовиться к
роскошному празднеству, снова затащила Берноля на кушетку и тотчас обнажила
свой зад. Простофиля, опьяненный моей милой и беспечной болтовней, начал меня
содомировать, а через несколько мгновений дверь широко распахнулась, и в
комнату ворвались Клервиль, Нуарсей и Сен-Фон — вооруженные и изрыгавшие
ругательства. Берноля стащили с меня и связали по рукам и ногам.
— Жюльетта, — зарычал Сен-Фон, — тебя надо
изрубить на куски вместе с этим негодяем за то, что ты обманула доверие,
которым я одарил тебя. Но я дам тебе возможность спасти свою шкуру: в этом
пистолете три пули, возьми его и размозжи голову своему любовнику.
— Великий Боже! — заверещала я с театральным
ужасом в голосе. — Ведь этот человек — мой отец…
— Сучка, которая подставляет задницу своему отцу,
вполне может совершить отцеубийство.
— Нет, это невозможно!
— Ерунда. Не упрямься, бери пистолет или умрешь сама.
— О, горе мне, — тяжко вздохнула я. — У меня
дрожат руки, но выхода нет: дайте мне оружие. Чему быть, того не миновать.
Любимый папа, ведь ты простишь меня? Ты же видишь, что у меня нет выбора.
— Делай, что тебе говорят, порочное создание, — с
достоинством отвечал Берноль, — только избавь меня от этой дешевой
комедии. Я не желаю в ней участвовать.
— Ну и прекрасно, папаша, — весело сказала
Клервиль, — если не хочешь участвовать в комедии, пусть будет по-твоему;
кстати, ты не ошибся — все это подстроила твоя дочь, и она совершенно права,
пожелав убить величайшего негодяя, который дал жизнь такому порочному ребенку.
Берноля привязали к креслу, намертво прикрепленному к полу.
Я приняла соответствующую позу в пяти шагах от него, Сен-Фон вставил член в мой
анус, Нуарсей одной рукой помогал министру, другой массировал себе член,
Клервиль сосала Сен-Фону язык и щекотала мне клитор. Я прицелилась, но сначала
осведомилась у своего содомита:
— Мне подождать, пока вы кончите?
— Не надо, стерва! — выкрикнул он. — Убей,
убей его скорее, и вместе с выстрелом брызнет моя сперма.
Я выстрелила. Пуля вошла Бернолю прямо в лоб, он тут же
испустил дух, а мы, все четверо, кончили в тот же миг с душераздирающими
криками.
Жестокий Сен-Фон встал и подошел ближе к убитому; он долго
смотрел на него, испытывая блаженство. Кстати, он никогда не упускал таких
случаев. Потом подозвал меня, желая, чтобы я также полюбовалась на дело своих
рук. Пока я смотрела на Берноля, Сен-Фон искоса поглядывал на меня, изучая мою
реакцию. Мое хладнокровие его явно удовлетворило. А тем временем Клервиль,
ощерившись в злобной улыбке, не сводила глаз с застывшего, искаженного смертью
лица бедного моего отца.
— Ничто так не возбуждает меня, как вид смерти, —
как бы про себя пробормотала она. Потом ее взгляд обратился к нам. — Ну, а
кто будет меня ласкать?
Я шагнула к ней, Нуарсей вонзил свой меч между моих ягодиц,
Сен-Фон пристроился к заднице Клервиль, и через некоторое время мы испытали
новый оргазм. Вслед за тем подали горячий и сытный обед, и мы сели за стол, во
главе которого, на председательском месте, восседал труп.
Сен-Фон поцеловал меня в щеку и положил в мою пустую тарелку
деньги.
— Вот то, что я обещал тебе, Жюльетта. Не пойми меня
превратно, но я скажу, что до нынешнего дня у меня еще оставались кое-какие
сомнения по поводу твоей решимости и стойкости. Теперь они исчезли. Ты вела
себя безупречно.
