На эту чушь у меня есть только один ответ: если душа есть
субстанция, совершенно отличная от тела и не имеющая к нему отношения, тогда их
слияние невозможно. Кроме того, эта душа, будучи по сути своей отлична от тела,
непременно должна действовать совсем другим способом, однако же мы видим, что
импульсы, воспринимаемые телом, действуют и на эту так называемую душу, и
упомянутые субстанции, такие разные, всегда действуют заодно. Ты можешь
сказать, что подобная гармония составляет еще одну тайну, а я отвечу, что не
чувствую в себе никакой души, что я привыкла ощущать только свое тело — да, у
меня есть красивое тело, оно чувствует, думает, оно высказывает суждения,
страдает, наслаждается, и все его свойства и способности — это неизбежные
следствия его строения и организации.
Хотя человек абсолютно неспособен составить даже малейшего
представления об этой пресловутой душе, хотя давно известно, что он чувствует,
думает, приобретает понятия и представления, получает удовольствия и страдает
от боли только через посредство ощущений или органов своего тела, он упрямо
продолжает жить со своим безумием и доходит до такого состояния, что начинает
верить в бессмертие души, о которой ему ничего не известно. Но, повторяю, даже
если допустить наличие этой души, скажи на милость, как можно отрицать ее
полную зависимость от тела, отрицать тот факт, что она неизбежно разделяет все
превратности тела. Но еще абсурднее поверить в то, что по своей природе душа не
имеет ничего общего с телом; нам могут внушить, что она способна действовать и
чувствовать без помощи тела, словом, считают, что лишенная тела и очищенная от
чувств, эта возвышенная душа сможет жить: страдать, испытывать приятные
ощущения или жестокие муки. И вот на таком шатком и абсурдном фундаменте
строится убеждение о бессмертии души.
Если спросить у них, почему они так жаждут верить в
бессмертие души, они тут же взвоют: «Потому что в самой природе человека
заложено желание вечной жизни». На это я отвечу так: «Но разве ваше желание
есть доказательство желаемого? Какой же логике следует человек, когда
осмеливается полагать, что стоит только пожелать чего-то, это непременно
случится?» Мне могут возразить: «Ты нечестивица, раз лишена сладкой надежды на
загробную жизнь и хочешь исчезнуть полностью и окончательно». Как будто страх
исчезнуть бесследно — ведь надежда на жизнь вечную не что иное, как самый
низменный животный страх — охранит их от смерти.
Нет и еще раз нет, Жюльетта! — со страстным убеждением
воскликнула эта вооруженная железной логикой женщина. — Нет, милая моя
наперсница, я не сомневаюсь ни на йоту: когда мы умираем, мы умираем
по-настоящему. И внутри и снаружи — бесследно и бесповоротно. Как только парки
[18]
перережут тонкую нить, человеческое тело превратится в
инертную массу, неспособную осуществлять те бесчисленные движения, которые все
вместе составляют его жизнь. Мертвое тело уже не может перегонять кровь,
дышать, переваривать пищу, думать и изрекать мысли и просто слова; говорят, что
после смерти душа покидает тело, но сказать, что эта никому неведомая душа
служит жизненным принципом — значит, вообще ничего не сказать, кроме того, что
есть некая безвестная сила, которая может быть скрытым источником каких-то
неуловимых движений. Нет ничего проще и естественнее, чем считать, что мертвый
человек — это бесчувственный и безнадежный труп, и нет ничего глупее, чем
верить, что человек продолжает жить после своей смерти.
Мы смеемся над наивностью народов, у которых есть обычай
вместе с умершими хоронить запасы пищи, но разве нелепее верить в то, что люди,
вернее их трупы, будут питаться в могиле, чем воображать, что они будут думать,
рождать приятные или неприятные мысли, развлекаться, раскаиваться, ощущать боль
или радость, радоваться или печалиться, когда органы, служащие для передачи и
восприятия ощущений и мыслей, сгниют дотла и превратятся в прах? Сказать, что
души человеческие будут счастливы или несчастливы после смерти, это равносильно
заявлению о том, что мертвецы смогут видеть пустыми глазницами, слышать
провалами ушных раковин, ощущать вкус, не имея неба, обонять, не имея носа,
осязать без пальцев. И подумать только, что эти люди считают себя чрезвычайно
умными и мудрыми!
Догма о бессмертии души предполагает, что душа есть простая
субстанция, иными словами, некий дух, но я не перестаю удивляться и вопрошать,
что же такое дух.
— Мне внушали, — осмелилась заметить я, — что
душа — это субстанция, не имеющая протяженности, неразложимая субстанция,
которая не имеет ничего общего с материей.
— Если так, — тут же прервала меня моя
наставница, — скажи мне, каким образом твоя душа рождается на свет,
растет, набирается сил, взрослеет и стареет, и как все это связано с развитием
твоего тела? Подобно миллионам глупцов, которые думают точно так же, ты мне
ответишь, что все это сплошная тайна, но если это тайна, тогда эти идиоты
ничего в ней не смыслят, а раз ничего не смыслят, как же могут они авторитетно
заявлять о том, чего не в состоянии понять? Чтобы верить во что-то или что-то
утверждать, разве, по меньшей мере, не надо знать, в чем заключается предмет, в
который ты веришь или который отстаиваешь? Вера в бессмертие души, равнозначная
убеждению в существовании предмета, о котором нельзя составить ни малейшего
представления, — это вера в набор пустых слов при невозможности
ассоциировать с ними какое-нибудь разумное понятие, то есть это последняя
стадия безумия и тщеславия.
Какая странная логика у наших теологов! Когда они не могут
боготворить естественные причины вещей, они тут же хватаются за придуманные
наспех сверхъестественные причины, создают себе духов и богов — оккультных и
непостижимых посредников; или, скорее, придумывают для них понятия — понятия,
еще более туманные, чем явления, которые они обозначают. Так что нам лучше
всего оставаться в царстве Природы, если мы хотим познать ее механизмы и их следствия;
ни в коем случае нельзя отрываться от нее, если мы хотим объяснить явления,
окружающие нас; пора перестать заниматься поисками причин, слишком неуловимых
для наших органов чувств, пора, наконец, осознать, что, повернувшись к Природе
спиной, нам никогда не решить проблем, которые она ставит перед нами.
Оставаясь в узких рамках своих теологических гипотез, иными
словами, предполагая, что материей движет всемогущий движитель, по какому праву
они отрицают власть своего Бога вложить в эту материю способность мыслить и
чувствовать? Допустив, что «материя может мыслить, мы могли бы хоть чуточку
приблизиться к предмету ее мысли или к тому, как эта мысль на нас воздействует;
но признавая за нематериальной субстанцией способность мыслить, невозможно
подойти к ее пониманию. Нам могут возразить, что материализм низводит
человеческое существо до состояния простой машины, что, следовательно,
материализм презирает людей, но разве уважение к ним заключается в том, чтобы
утверждать, что человек действует по велению таинственных импульсов души или
чего-то другого, что вдыхает в него жизнь, правда, непонятно каким образом?
Превосходство духа над материей или души над телом теологи
основывают на нашем невежестве относительно природы этой души, считая, что
каждый из нас хорошо знаком с материей и плотью и воображает, что знает, как
они выглядят и даже как они функционируют. Однако любой проницательный ум
знает, что даже самые простейшие процессы в нашем теле так же трудно понять,
как и загадочные движения мысли.
