— По пятьдесят золотых за девицу, — сказала
колдунья.
Мы полезли в свои кошельки, и через десять минут наши
желания осуществились. Я получила девочек неописуемой красоты, жестокость
сильфа была выше всяких похвал, злосчастные жертвы погибли в моих объятиях
ужаснейшей смертью, и мой экстаз, больше похожий на исступление, невозможно
выразить словами. Сильф и оба трупа испарились, как по мановению волшебной
палочки, а похоть наша так и осталась неутоленной. Клервиль, растрепанная, с
дико блуждающим взором, с выступившей на губах пеной, напоминала разъяренную
тигрицу, наверное, и я выглядела со стороны не менее ужасной. Видя нашу
ненасытность, Дюран предложила нам продолжить оргию и пригласить зрителей.
— Дайте нам еще по одной жертве, — дружно отвечали
мы, — и ваши зрители останутся довольны.
Для меня привели прелестную девочку — обнаженную, с
завязанными за спиной руками, такой же предмет для жертвоприношения, только
мужского пола, получила моя подруга; мы начали с того, что выпороли их
крапивой, затем плетьми — девятихвостками. Не успели мы войти во вкус, как
раздался стук в дверь. Дюран вышла из комнаты и тут же вернулась, объявив, что
пришел один господин, который желает, чтобы мы продолжили истязания,
повернувшись спиной к двери, так как он очень хочет полюбоваться нашими
задницами.
— Передайте, что мы сделаем так, как ему
хочется, — ответила Клервиль.
И мы вновь принялись за дело, которое закончилось тем, что
жестокая блудница вскрыла грудную клетку своей жертвы, вырвала горячее
трепещущее сердце и сунула его в свое влагалище.
— Ах, Жюльегга, — говорила она прерывающимся от
восторга, голосом, — я всю жизнь мечтала совокупиться с живым сердцем
мальчика.
Она легла на бездыханное тело, впилась губами в мертвый рот
и откусила язык, не переставая сношать себя окровавленным куском человеческой
плоти.
— А теперь, — пробормотала она, — давай
совсем похороним его.
С этими словами она проткнула сердце, продела через него
шнурок, крепко завязала его, и скользкая красная масса исчезла в самых глубинах
ее утробы. В тот же миг из глотки Клервиль вырвался дикий торжествующий крик.
— Попробуй и ты, Жюльетта, попробуй! Я никогда не
испытывала ничего подобного.
— Я знала одного человека, — сказала я, — у
которого была такая же мания: он проделывал отверстие в вырванном сердце,
вставлял туда свой член и таким образом испытывал неземное блаженство.
— Это также, должно быть, восхитительно, — кивнула
Клервиль, — но с эстетической точки зрения не столь прекрасно, как то, что
делаю я. Попробуй, мой ангел, ты должна сама испытать это.
Чужой пример всегда оказывает невероятное воздействие на мое
воображение, которое не замедлило воспламениться. Я за несколько секунд, как
заправский анатом, вскрыла грудь девочки и, раздвинув пошире свои нижние губки,
попыталась вставить туда живое еще сердце, но проход мой был не столь широк,
как у моей подруги, и несмотря на все усилия горячая плоть никак не входила в
мою вагину.
— Разрежь его пополам, — подсказала Клервиль, видя
мою бесплодную возню, — другого выхода нет.
Я последовала ее совету и, приняв те же меры
предосторожности, то есть обвязав половинку сердца шнурком, чтобы легче было
вытащить, погрузила ее глубоко в свое чрево. Дьяволица была права: этот кусок
плоти превосходил любой живой член как по трепету, так и по упругости. Что же
касается морального аспекта, друзья мои, более сладостного и более жуткого
ощущения вообразить невозможно!.. Да, да! Идея Клервиль была великолепна — я
давным-давно не испытывала такого бурного и затяжного оргазма. Проведя целый
час в подобных мерзких утехах, мы снова позвали нашу хозяйку.
— Черт меня подери! — воскликнула она, увидев
ужасные остатки нашей трапезы, разбросанные по комнате. — У меня просто не
хватает слов.
— Да будет вам, дорогая, — произнесла Клервиль с
победной улыбкой на губах, — мы в любое время дня и ночи готовы сотворить
вещи, еще более ужасные. Признайтесь, что убийство — такая же обычная вещь для
вас, как и для нас. Мы все трое страстно боготворим это занятие, и когда вы
задумаете совершить такое жертвоприношение в своем доме, можете рассчитывать на
нас.
— Милые мои, — обратилась к нам Дюран, — я
хочу предложить вам еще кое-что.
— Давайте, мадам, не стесняйтесь.
— Вы не поможете мне заработать еще пятьдесят золотых
монет?
— Разумеется, поможем.
— В таком случае прошу вас оказать внимание тому
господину, что наблюдал за вами. Ваши развлечения едва не свели его с ума, и он
горит желанием познакомиться с вами поближе.
— Очень хорошо, — сказала я, — однако мы так
же хотели бы получить свою долю, ведь нет ничего приятнее на свете, чем тратить
деньги, заработанные блудом. Потребуйте с него сотню луидоров, и нам двоим
достанется по двадцати пяти.
— Я того же мнения, — добавила Клервиль. — А
кстати, чем предполагает заняться этот субъект? Не собирается же он платить за
обычное совокупление.
— Вы не будете разочарованы, потому что он
исключительно распутен. Вместе с тем он понимает, что имеет дело с дамами
определенного положения и будет обращаться с вами подобающим образом.
— Давайте его сюда, — заявила я, — только
пусть заплатит заранее и ни о чем больше не беспокоится. В конце концов, мы
шлюхи и готовы к любому обращению.
Дверь открылась, первым вошел маленький человек лет
шестидесяти, румяный, упитанный, похожий на преуспевающего финансиста, за ним
по пятам следовал содомит и на ходу терся членом о ягодицы толстяка.
— Прекрасные задницы, просто прелесть — эти
задницы, — забормотал вошедший, бросаясь к предметам своего
вожделения. — Ах, милые дамы, какие чудные вещи вы проделали только что… —
С этими словами он принялся разминать в руках свой орган, стараясь привести его
в нужное состояние. — Как красиво вы разделали этих детей; я тоже обожаю
такие развлечения. Теперь давайте сделаем то же самое все вместе.
Распутник уложил меня на кровать и без всякой подготовки
вставил мне в задний проход свой еще не совсем отвердевший орган, впившись
губами в ягодицы Клервиль; через некоторое время, которое он провел в неуклюжей
возне, сопровождавшейся громким сопением и невнятными ругательствами, толстяк
пристроился к заду моей подруги; наслаждаясь с ней по примеру сластолюбивых
жителей Гоморры, он любовался моей жопкой и страстно лобзал ее. В какой-то момент
его лакей застонал и затрясся от оргазма, и распутник, видимо, сочтя
невозможным продолжать натиск без поддержки мощного члена в своих потрохах,
прекратил свое занятие, вооружился связкой розог, попросил помощника держать
нас и принялся за флагелдяцию. При этом он расположил нас весьма необычным
образом; лакей, высокий и сильный мужчина, зажал наши головы у себя под
мышками, предоставив в распоряжение хозяина свой великолепный орган и две
прекрасные задницы, на них-то и обрушился основной удар, который они выдержали
с честью несмотря на невыносимую боль, ибо толстяк старался изо всех сил; пытка
была столь же продолжительной, сколько кровавой, палач сменил шесть связок
гибких прутьев, и наши бедра были в состоянии не менее жалком, чем наши бедные
ягодицы. Во время коротких перерывов он усердно сосал член своего наперсника, и
когда тот обрел достаточную твердость, заставил лакея прочистить наши задницы
своим превосходным инструментом, и мы, после таких мучительных истязаний,
наконец в полной мере оценили живительное воздействие этого благородного
бальзама. Пока вассал по очереди содомировал нас, господин Мондор — мы узнали
имя финансиста много позже — трудился над лакейским задом, неторопливо погружая
туда и вытаскивая обратно свой отвердевший член. Скоро страсть его достигла
предела, и чтобы добавить ветра в ее паруса, он громко потребовал жертву. Ему
тотчас доставили одиннадцатилетнего мальчика. Мондор с ходу овладел ребенком, а
слуга то же самое сделал с хозяином. Потом злодей попросил нас распороть мальчику
грудь и вытащить оттуда сердце; он схватил его и начал натирать им свое лицо;
минуту спустя, залитый с головы до ног кровью, испуская вопли, напоминавшие
ослиный рев, старый распутник сбросил свое семя в бездыханное детское тело. Как
только он кончил, вышел из комнаты, не сказав никому ни слова. Вот вам
наглядный пример того, как разрушительно действует распутство на робкие души.
Это всегда происходит именно так: угрызения совести и стыд накатывают волной в
тот самый момент, когда изливается сперма, потому что такие люди, неспособные
усвоить твердые принципы, полагают, будто в их поведении, если оно хоть в
чем-то отличается от общепринятых норм, есть нечто постыдное и дурное.
