Точно так же нет ничего удивительного в верховенстве души
над телом. Тело и душа — одно целое, составленное из равных частей, однако в
этой системе более грубое должно занимать подчиненное положение по отношению к
более утонченному по той же самой причине, по какой пламя свечи — материальная
субстанция — вторично по отношению к пожираемому им воску, который также
материален; так и в нашем теле мы видим конфликт между двумя веществами, причем
более тонкое главенствует над более грубым.
Я надеюсь, Жюльетта, что дала тебе даже больше, чем
требуется, чтобы убедить тебя в ничтожестве Бога, о существовании которого нам
твердят столько веков подряд, и его догм, приписывающих душе бессмертие. Как же
хитры и коварны были те нищие, что придумали эту парочку чудовищных понятий!
Как только они не изощряются, как не измываются над людьми, называя себя
служителями божьими, и от их настроения, в конечном счете, зависит все в этой
жизни! Насколько сильно их влияние на умы простого люда, который из страха
перед предстоящими муками вынужден поклоняться этим лжецам — самозванным и
единственным посредникам между Богом и человеком, всемогущим шарлатанам, чье
вмешательство, минуя Господа, может решить судьбу любого. Таким образом, все
эти сказки являются плодом тщеславного воображения, корысти, гордыни и
нечистоплотности кучки самоуверенных типов, процветающих на лишениях всех
остальных, и посему заслуживают нашего презрения и забвения. Ах, милая
Жюльетта, я тебя прошу и умоляю презирать их так, как презираю я! Говорят, что
подобная философия ведет к деградации нравов. Ерунда! Тогда получается, что для
них нравы важнее, чем религия? Нравы зависят единственно от географической
широты, в которой угораздило оказаться той или иной стране, поэтому
представляют собой игру случая и ничего больше. У Природы нет никаких запретов,
сами люди сочиняют законы, которые самым мелочным образом ограничивают их
свободу. Законы и обычаи зависят от того, холодно или жарко в данной стране,
плодородна или бесплодна почва, от климата и типа живущих там людей, и эти
непостоянные факторы формируют наши манеры и нашу мораль. Человеческие законы и
постановления — это всегда и неизбежно путы и оковы, они ничем не освящены и ни
на чем не основаны с точки зрения философии, которая моментально обнаруживает
ошибки, разоблачает мифы и дает умному человеку знания о великом промысле
Природы. Аморальность — вот высший закон Природы: никогда не опутывала она
человека запретами, никогда не устанавливала правил поведения и морали.
Возможно, ты подумаешь, что я слишком категорична, слишком нетерпима ко
всяческому игу, однако прежде всего я хочу раз и навсегда покончить с абсурдным
и ребяческим обязательством по отношению к другим людям. Подобные обязательства
противоречат тому, что внушает нам Природа, так как единственная ее заповедь
гласит, наслаждайся как тебе угодно, с кем угодно и за счет кого угодно. Я не
отрицаю что наши удовольствия могут стать причиной чьих-то страданий, но разве
от этого удовольствия для нас менее приятны? В свое время мы вернемся к этому
разговору, а пока я вижу, что мои рассуждения о морали были не менее
убедительны, чем мои мысли насчет религии. Теперь пора перейти от разговора к
делам, тогда только ты окончательно поймешь, что можно делать все, абсолютно
все, не опасаясь, что совершаешь при этом преступления. Два-три неординарных
поступка — и ты сама убедишься, что все позволено.
Возбудившись от ее речей, я бросилась в объятия своей
старшей и мудрой подруги и тысячью разных способов продемонстрировала ей
благодарность за заботу, проявленную о моем воспитании.
— Я обязана вам больше, чем жизнью, несравненная
Дельбена! Я поняла, что нельзя жить без философии. Можно ли назвать жизнью
жалкое прозябание под игом лжи и глупости? Я к вашим услугам, — продолжала
я, сгорая от нетерпения. — Я хочу быть достойной вашей нежной дружбы и на
вашей груди дать клятву навсегда забыть о заблуждениях, которые вы уничтожили
во мне. Умоляю вас: продолжайте мое обучение, продолжайте вести меня к счастью
— я доверяюсь вам целиком; делайте со мной, что хотите, и знайте, у вас никогда
не будет более пылкой и послушной ученицы, чем Жюльетта.
Дельбена была вне себя от восторга: для развращенного ума
нет острее удовольствия, чем развращение учеников и последователей. Сладкой
дрожью сопровождается процесс обучения и не с чем сравнить наслаждение, когда
мы видим, как другие заражаются той же безнадежной болезнью, которая пожирает
нас самих. А как радостна власть над их душами, которые как будто творятся заново
благодаря нашим советам, настояниям и ласкам. Дельбена С лихвой вернула мне все
поцелуи, которыми я ее осыпала, и вперемежку с ласками бормотала, что скоро,
совсем скоро, я сделаюсь такой же беспутной, как она — неуязвимой, неукротимой
и жестокой маленькой распутницей, — что в том волшебном мире, куда она
ведет меня, я совершу множество злодеяний, а когда Господь захочет узнать, что
же случилось с доброй маленькой Жюльеттой, она, Дельбена, гордо выступит вперед
и примет наказание за разрушение моей юной души. Когда страсть наша ослабевала
от утомления, мы разжигали ее пламя пылающей лампой философии.
— Послушай, — сказала, наконец, Дельбена, —
если уж ты так хочешь потерять невинность, я удовлетворю тебя незамедлительно.
При этой мысли распутница снова обезумела от вожделения,
немедля вооружилась искусственным органом и стала, сначала осторожно, водить им
по моим нижним губкам, повторяя, что это подготовит меня и поможет перенести
предстоящую боль; потом она неожиданно содрогнулась в бурном оргазме, с силой
втолкнула инструмент в отверстие и с моей невинностью было покончено.
Невозможно описать словами мои страдания, но резкая пронизывающая меня боль,
вызванная ужасной операцией, тут же сменилась невообразимым наслаждением. Между
тем ярость неутомимой Дельбены только возрастала: осыпая меня сильными
хлесткими ударами, она глубоко проникла своим языком мне в рот, потом, терзая
мои ягодицы обеими судорожно стиснутыми руками, заставила меня кончать в своих
объятиях чуть не целый час подряд и прекратила сладостную пытку, только когда я
взмолилась о пощаде.
— Отомсти, отомсти же мне, — бормотала она,
задыхаясь, — вознагради меня. Видишь, как я горю, как я сгораю от страсти;
я так утомилась с тобой, что, видит Бог, теперь мне тоже надо разрядиться.
В мгновение ока из вожделенной любовницы я превратилась в
самого страстного любовника: я навалилась на Дельбену и ввела в действие
скребок. О, Боже, как это было приятно! Ни одна женщина в мире не извивалась и
не трепетала так страстно, ни одна не парила столь высоко на крыльях
наслаждения — десять раз подряд эта распутница извергла свое семя, и я
подумала, что она растворится в нем.
— Ох, наконец-то я утолила свою душу, —
проговорила я, откидываясь на подушки. — Воистину, чем больше мы знаем,
тем сильнее чувствуем всю приятность сладострастия и похоти.
— Несомненно, — ответствовала Дельбена. — И
причина здесь предельно проста: сладострастие не терпит запретов и достигает
зенита, только попирая их все, без исключения. Чем талантливее и одареннее
человек, тем больше он сокрушает препятствий и тем решительнее это делает,
значит, интеллектуально развитые люди гораздо глубже чувствуют удовольствия
либертинажа.
