Минский дал знак, и перед нами появилась первая жертва.
Плотские труды распутника облегчало одно хитрое
приспособление, это было нечто вроде высокого железного стула с неуклюже
вывернутыми ножками; на него укладывали жертву лицом вверх или вниз в
зависимости от того, какое отверстие облюбовал хозяин; к четырем ножкам стула
крепко привязывали четыре конечности жертвы, таким образом, в распоряжении
жреца оказывалась широко раскрытая вагина, если девочка лежала на спине, или раздвинутые
ягодицы с зияющим отверстием, если она лежала на животе. Вы не представляете
себе, как прелестна была маленькая девчушка, которую готовился уничтожить
жестокий варвар, и как забавляло меня явное несоответствие между размерами
охотника и его добычей.
— Раздевайтесь, — обратился к нам Минский,
поднимаясь из-за стола в сильном возбуждении, — сбрасывайте с себя все
тряпье! Вот вы двое, — он указал на Зефира и Сбригани, — вы будете
содомировать меня, а вы, — повернулся он к нам с Августиной, —
подставите свои жопки поближе ко мне, чтобы я мог целовать их.
Мы приняли требуемые позы; ребенка уложили на стул и
привязали для начала лицом вверх. Я нисколько не преувеличиваю, утверждая, что
член, который должен был разорвать ее внутренности, был толще, чем ее талия.
Минский длинно и цветисто выругался, заржал как жеребец и уткнулся носом в
маленькое отверстие, после этого я с нескрываемым удовольствием взяла в руки
его монументальный орган и направила его в нужное место; от меня не требовалось
никаких ухищрений — я надеялась только на Природу, и эта великая шлюха с
готовностью пришла нам на помощь, как она делает всякий раз, когда дело
касается жестокости, которая забавляет и радует ее и отвечает ее намерениям.
Раздался противный хруст костей, и инструмент вошел в детское тело. Хлынула
кровь, и девочка, дернувшись в последний раз, затихла.
— Вот так, — удовлетворенно пробормотал Минский,
тяжело дыша. — Получилось то, что надо.
Ах, мои друзья! До сих пор у меня в глазах стоит эта
возбуждающая картина — последний эпизод злодейства. Минского по очереди
содомировали двое мужчин, а он целовал, кусал и облизывал то ягодицы Августины,
то мои; скоро пронзительный вопль возвестил о его экстазе, и он разразился
градом богохульных проклятий… Ах, негодяй! Ах, мерзавец! Во время оргазма он
задушил полумертвую уже девочку, и она перестала дышать.
— Ничего, ничего, — сказал он, оглядывая
неподвижное тельце, — зато теперь не надо привязывать ее: она будет лежать
спокойно.
И перевернув ее, мертвую, лицом вниз, он яростно вторгся в
маленькую попку, задушив мимоходом попавшуюся под руку девушку, которая
прислуживала нам за столом.
— Это поразительно! — удивилась я, когда он
испытал второй оргазм. — Выходит, вы не можете испытать удовольствие без
того, чтобы не лишить кого-нибудь жизни?
— Иногда за оргазм приходится платить несколькими
жизнями, — ответил монстр. — Если у меня не окажется под рукой
жертвы, я лучше перестану сношаться. Дело в том, что именно предсмертные
судороги открывают путь моему семени, и если я никого не убью в момент
извержения, не знаю, смогу ли я вообще кончить.
Впрочем, довольно об этом. Я хочу пригласить вас в соседнюю
комнату, — продолжал Минский, — где нас ждет мороженое, кофе и
ликер. — Потом, повернувшись к моим мужчинам, добавил: — Благодарю вас,
друзья, вы славно поработали. Кстати, как вы нашли' мои анус, наверное, он
показался вам слишком просторным? Согласен, но зато там, внутри, очень приятно,
не правда ли? Можете не отвечать: я почувствовал это по тому, как яростно
брызнула ваша сперма. Что же до вас, милые дамы, ваши жопки окончательно
очаровали меня, и в знак благодарности я на два дня предоставляю в ваше
распоряжение мои серали; наслаждайтесь досыта, милые мои, вы найдете там редкие
возможности для утех плоти.
— Большего нам не надо, любезный хозяин, — сказала
я великану. — Бесстыдство должно увенчаться сладострастными наслаждениями,
а награду в распутстве следует заслужить на ниве похоти.
Мы вошли в другую комнату и остановились на пороге,
зашевелив носами и сразу сообразив, какое мороженое приготовил нам Минский: в
каждом из пяти фарфоровых бокалов лежали красиво оформленные, свежие на вид,
человеческие экскременты.
— Я всегда закусываю этим после обеда, — заметил
монстр, — ничто так не полезно для пищеварения. Этот продукт вышел из
лучших задниц моего гарема, и вы можете кушать его без опаски.
— Сударь, — начала я, — вкус к подобным
деликатесам приходит не сразу; возможно, будь мы в пылу страсти… но в данный
момент мы не подготовлены…
— Как хотите, — коротко и, как мне показалось,
сухо ответил Минский, взял бокал и опрокинул его содержимое себе в рот. —
О вкусах не спорят. Тогда приступайте сразу к ликерам, а я вот могу пить их
только после мороженого.
Мрачное убранство комнаты, в которой мы находились,
дополнялось соответствующим освещением: свет пробивался через пустые глазницы и
ощерившиеся рты черепов, в которых горели вставленные внутрь свечи. Заметив мое
замешательство, злодей, держа в руке свой вздыбленный член и помахивая им,
сделал движение, будто собираясь приблизиться ко мне; я с достоинством
встретила его вызов и отрицательно покачала головой, и он, усмехнувшись,
успокоился. Тем временем несколько мальчиков подали нам кофе, и я попросила
хозяина совершить с одним из них содомию; мальчику было лет двенадцать, и через
минуту он рухнул замертво, пронзенный гигантским копьем Минского.
По нашему утомленному виду хозяин понял, что мы держимся из
последних сил, и приказал отвести нас в комнату, обставленную с изысканной
роскошью, где в четырех альковах с зеркальными стенами стояли приготовленные для
нас кровати. Здесь же были четыре девушки, чьи обязанности заключались в том,
чтобы отгонять мух и поддерживать огонь в чаше, где курился фимиам.
Проснулись мы поздно. Наши служанки сразу провели нас в
ванную комнату, и с их ненавязчивой помощью мы совершили омовение, после чего
перешли в расположенную по соседству туалетную комнату, где нам предоставили
возможность испражниться необычным, но очень приятным и не лишенным
сладострастия способом: прежде всего девушки окунули пальцы в теплую,
настоенную на лепестках роз воду, затем вставили их в наши анусы и начали нежно
доставать и извлекать оттуда скопившуюся массу, все это они проделывали
настолько умело и осторожно, что вместо неприятных ощущений процедура
доставляла изысканное, щекочущее удовольствие; когда сосуд опустел, они
тщательно вычистили отверстие языком и снова проделали это с великим искусством
и усердием.
Когда часы пробили одиннадцать, появился лакей и
торжественно сообщил, что хозяин, оказывая нам большую честь, примет нас в
постели. Мы вошли в его спальню — просторный будуар с написанными на стенах
фресками, на них были изображены десять сладострастных групп, которые, пожалуй,
являлись непревзойденными шедеврами самой мерзкой похоти. В дальнем конце
комнаты мы увидели широкую полукруглую апсиду
[123]
, увешанную
зеркалами, в которой стояли шестнадцать колонн из черного мрамора; к каждой из
них, спиной к двери, была привязана девушка, и посредством двух веревок,
которые были пропущены через изголовье хозяйской кровати наподобие тех, что
используют звонари на колокольне, наш злодей мог подвергать несчастных рабынь
всевозможным мучениям, и пытка длилась до тех пор, пока он не отпускал веревку.
Кроме девушек в апсиде, в спальне находились шестеро других и дюжина мальчиков
— ночные слуги, которые обычно дежурили в прихожей на тот случай, если их
развратному господину потребуются какие-нибудь услуги.
