Праздник сладострастия должен был происходить в доме одного
миллионера, который не отказывал себе ни в каких радостях жизни и расплачивался
звонкой монетой с послушными созданиями, приносимыми в жертву его чудовищным
прихотям. Однако, как бы обширны ни были познания человека в вопросах
распутства, оно постоянно приберегает для нас сюрпризы, и невозможно
предсказать, до какой степени может опуститься человек, который подчиняется
лишь чудовищным порывам, подстегиваемый безграничной порочностью.
В дом этого Креза меня сопровождали шестеро самых
талантливых воспитанниц мадам Дювержье, но поскольку из всей компании я была
самым лакомым кусочком, все его внимание сосредоточилось на мне, а мои подруги
должны были исполнять обязанности жриц на ритуальной церемонии.
Мы добрались до места, и нас сразу ввели в комнату со
стенами, обитыми коричневым атласом — без сомнения, цвет и материал обивки
выгодно подчеркивали белизну тел наложниц, которые служили здесь своему
султану; сопровождающая нас женщина приказала нам раздеться. Она набросила на
меня полупрозрачный черно-серебристый халат, и этот костюм еще больше выделил
меня из всех прочих; в таком одеянии мне было ведено лечь на диван, остальные
стали подле, покорно ожидая распоряжений, и из этих приготовлений я поняла, что
буду исполнять в оргии главную роль.
Вошел Мондор. Это был семидесятилетний коротышка, толстый, с
пронзительным маслянистым взглядом. Он оглядел моих подруг, бросив каждой
короткий комплимент, потом приблизился ко мне и сказал несколько одобрительных
слов, уместных разве что в устах работорговца.
— Очень хорошо, — обратился он к своей
помощнице, — если юные дамы готовы, я полагаю, мы можем начинать.
Сладострастный спектакль состоял из трех действий: сперва,
пока я губами, языком и зубами старалась пробудить от глубокого сна активность
Мондора, мои партнерши, разбившись на пары, принимали самые соблазнительные
лесбийские позы, которые созерцал Мондор; ни одна из них не была похожа на
другую, и все девушки находились в постоянном движении. Постепенно три пары
слились в один клубок, и шестеро лесбиянок, которые специально репетировали
несколько дней, составили самую оригинальную и самую сладострастную группу,
какую только можно себе представить. Прошло уже полчаса наших усилий, а я
только теперь начала обнаруживать слабые признаки пробуждения нашего старца.
— Ангел мой, — сказал он, — мне кажется, эти
шлюхи поддали ветра в мои паруса. Теперь поднимайся и покажи мне свои прелести,
а чтобы я смог пронзить твою благородную заднюю норку, дай мне прежде
расцеловать ее, а после мы без промедления приступим к заключительному акту.
Однако, подгоняемый своим оптимизмом, Мондор забыл принять
во внимание Природу. Таким образом, неудачей закончились несколько попыток,
которые он предпринял, хотя они подсказали мне, чего он желал добиться.
— Ну. что ж, — наконец вздохнул он, — ничего
не получается. Придется начать все сызнова.
Мы всемером окружили его. Каждой из нас дуэнья протянула
связку упругих розог, и, сменяя друг друга, мы отхлестали дряблую морщинистую
задницу бедняги Мондора, который, пока его обхаживала одна девушка, ласкал
чресла остальных шестерых. Мы отделали его до крови, и снова никаких намеков на
успех.
— О, Боже, — проворчал в сердцах старый
пес. — Очевидно, придется принимать какие-то кардинальные меры.
Истекая потом и кровью, престарелый сластолюбец обвел
присутствующих отчаянным и не на шутку перепуганным взглядом.
В этот момент заботливая дуэнья, смазывая одеколоном
потрепанные ягодицы хозяина, сказала:
— Знаете, девушки, боюсь, что остается только одно
средство вернуть к жизни его превосходительство.
— А что можно еще сделать? — поинтересовалась
я. — Честное слово, мадам, мы испробовали все средства, чтобы разбудить
его превосходительство.
— И все же надо попробовать еще одно, — ответила
она. — Я положу его на эту кушетку, а ты, милая Жюльетта, станешь перед
ним на колени и вложишь холодный инструмент хозяина в свой розовый ротик.
Только ты сможешь вернуть его к жизни — я уверена в этом. А остальные должны
подходить по очереди и делать три вещи: сначала хорошенько шлепнуть его
превосходительство по щеке, потом плюнуть в лицо и под конец пукнуть ему в рот;
как только все шестеро проделают это, я думаю, случится чудо — его
превосходительство воскреснет.
Все было сделано так, как она велела, и, клянусь вам, я сама
была поражена эффективностью таких необычных средств: по мере лечения у меня во
рту набухал и наливался силой комок плоти, которым вскоре я едва не подавилась.
Затем все произошло очень быстро: пощечины, плевки, смачные утробные звуки —
все слилось в один великолепно оркестрованный хор, обрушившийся дождем на
нашего пациента; непривычно и забавно было слышать звучавшую в воздухе музыку —
симфонию извергающегося вулкана: басы и тенора, звенящие звуки пощечин и щелчки
плевков. Наконец, дремавший до сих пор орган лениво приподнялся и, как я уже
говорила, разбух неимоверно; я уж подумала, что он взорвется у меня в гортани,
когда, с необыкновенной легкостью отпрянув от меня, Мондор дал знак дуэнье,
которая все уже подготовила для финала — опера должна была завершиться между
моих ягодиц. Дуэнья поставила меня в позу, какую требует содомия, Мондор с
помощью своей ассистентки мгновенно погрузился в тайну тайн, где и получил
величайшее наслаждение. Но погодите — полной картины происходившего у меня не
получится, если я опущу мерзопакостный эпизод, который увенчал экстаз Мондора.
Пока распутник трудился над моим задом, происходило следующее:
1) его наперсница, вооружившись гигантским искусственным
членом, делала с ним то же самое, что и он со мной;
2) одна, из девушек, забравшись под меня, ласкала мое
влагалище: сосала и лизала его, вдувала внутрь воздух и сладострастно
причмокивала губами;
3) две пары упругих изящных ягодиц были установлены таким
образом, чтобы я также могла ласкать и массировать их;
4) наконец, две оставшихся девушки — одна, усевшись на меня
верхом и выгнув таз, а вторая, сидя на спине первой, — одновременно
испражнялись, причем первая умудрялась выдавать порцию экскрементов в рот его
превосходительству, а другая — на его чело.
Все участницы, по очереди, проделали все, о чем я упоминала:
все испражнялись, даже дуэнья, все ласкали мои чресла, все поработали
искусственным членом, сажая Мондора на кол, а он, переполненный возбуждением, в
конце концов, впрыснул хилые плоды своей похоти в самые глубины моего ануса.
— Ну это уже слишком, мадам! Что за сказки вы нам
рассказываете! — воскликнул шевалье, прерывая Жюльетту. — Вы хотите
сказать, что дуэнья тоже испражнялась?
— И даже с удовольствием, сударь, — ответила
рассказчица с обидой в голосе и с неодобрением во взгляде. — Мне что-то
непонятно, как с таким богатым воображением, как ваше, уважаемый шевалье, вы
находите такое поведение необычным: чем больше изношен женский зад, чем больше
морщинист, тем лучше подходит он для подобной процедуры, ведь приправа всегда
придает блюду остроту, делает его букет богаче и запах сильнее и волнительнее…
Вообще я могу добавить, что глубоко заблуждается тот, кто чурается выделений,
исходящих из самых недр нашего пищеварительного тракта: в них нет ничего
нездорового, ничего такого, что может, в конечном счете, быть неприятным…
Отвращение к экскрементам — это непременный признак плебейства, и вы должны
признать это. Мне ли напоминать вам, что существует такое понятие, как знаток
фекалий, гурман экскрементов? Нет ничего легче, чем приобрести привычку к
смакованию испражнений, и если испробовать разные, вы поймете, что у каждого
свой особенный вкус и аромат, но все они нежны и приятны и вкусом напоминают
оливки. Всегда, во всех обстоятельствах, надо давать свободу своему
воображению, но испражнения, вышедшие из дряблых, много повидавших
задниц, — это, доложу я вам, пища богов, это праздник, венчающий акт
либертинажа…
