Все моральные эффекты, — продолжала мадам
Дельбена, — происходят от физических причин, с которыми они связаны самым
абсолютным образом: барабанная палочка бьет по туго натянутой коже, и удару
отвечает звук — если нет физической причины, то есть нет столкновения, значит,
не будет и эффекта, не будет звука. Особенно нашего организма, нервные флюиды,
зависящие от природы атомов, которые мы поглощаем, от видов или количества
азотистых частиц, содержащихся в нашей пище, от нашего настроения и от тысячи
прочих внешних причин — это и есть то, что подвигает человека на преступления
или на добродетельные дела и зачастую, в течение одного дня, и на то и на
другое. Это и есть причина порочного или добродетельного деяния, которую можно
сравнить с ударом в барабан, а сотня луидоров, украденная из кармана ближнего,
или та же сотня, отданная нуждающемуся в виде подарка, — это эффект удара
или полученный звук. Как мы реагируем на эти эффекты, вызванные первичными
причинами? Можно ли ударить в барабан гак, чтобы не было ни одного звука? И
разве можно избежать этих отзвуков, если и они сами, и удар, их
вызвавший, — всего лишь следствие явлений, не подвластных нам, настолько
далеких от нас и настолько не зависящих от нашего собственного организма и
образа мыслей? Поэтому очень глупо и неестественно поступает человек, который
не делает того, что ему хочется, а сделав это, глубоко раскаивается. И чувство
вины и угрызения совести являются не чем иным, как малодушием, которое следует
не поощрять, а напротив, искоренять в себе всеми силами и преодолевать
посредством здравомыслия, разума и привычек. Разве помогут сомнения, когда
молоко уже скисло? Нет. Посему надо утешиться и понять, что угрызения совести
не сделают поступок менее злодейским, ибо они всегда появляются после поступка
и очень редко предотвращают его повторение. После совершения злодейства бывает
одно из двух: либо следует наказание, либо его нет. Во втором случае раскаяние
абсурдно и в высшей степени нелепо; какой смысл каяться в том, что дает нам
самое полное удовлетворение и не влечет за собой никаких нежелательных
последствий? Тогда сожалеть о той боли, которую ваш поступок может кому-то
доставить, значит любить того другого больше, чем самого себя, и нелепо
сочувствовать страданиям других, если эти страдания доставили вам удовольствие,
если принесли вам какую-то пользу, если каким-то образом щекотали, возбуждали,
наполняли вас радостью и блаженством. Следовательно, в этом случае для
угрызений не существует никаких реальных причин.
Если же поступок ваш обнаружен, и наказание неизбежно,
тогда, взглянув на этот факт трезвым взглядом, мы увидим, что сожалеем не о том
зле, которое причинили другому, а лишь о своей неловкости, которая позволила
это зло обнаружить; тогда я согласна, что для сожалений есть основания, и здесь
есть о чем поразмыслить с тем, чтобы проанализировать причины неудачи и впредь
быть осторожнее. Однако эти чувства не надо путать с истинными угрызениями
совести, ибо истинные угрызения — это боль в душе, вызванная причиненным самому
себе, злом. Вот здесь-то и кроется огромная разница между этими двумя
чувствами, и это доказывает пользу одного и бесполезность другого.
Когда мы получаем удовольствие от какой-нибудь
отвратительной забавы, как бы жестока она ни была, получаемое удовольствие или
выгода, служит достаточным утешением за неудобства, даже самые неприятные,
которые она может принести нашим близким. Разве перед тем как совершить
какой-нибудь поступок, мы отчетливо не предвидим, чем он обернется для других?
Разумеется, предвидим, и мысль об этом не только нас не останавливает, но
напротив — подталкивает нас. И что может быть глупее, чем неожиданное и
запоздалое раскаяние, когда совершив дело, мы начинаем мучиться, страдать,
портить себе удовольствие? Поэтому, если содеянное стало известно и
превратилось в источник наших несчастий, не лучше ли обратить все свои
способности на то, чтобы узнать, почему об этом стало известно, и, не проливая
лишних слез над тем, что мы бессильны изменить, предельно собраться и
постараться впредь не попадаться; не лучше ли обратить эту неудачу в свою
пользу и извлечь из этого урока, опыт, чтобы усовершенствовать свои методы.
Таким образом, мы обеспечим себе безнаказанность на будущее, научившись
заворачивать свое злодейство в чистые простыни и скрывать его. Главное — не
поддаваться бесполезному чувству раскаяния и не заразиться принципами
добродетели, ведь дурное поведение, разврат, порочные, преступные и даже
чудовищные наши прихоти ценны уже тем, что доставляют нам удовольствие и
наслаждение, и неразумно лишать себя того, что приносит радость, иначе это
будет напоминать беспримерную глупость человека, у которого после неумеренного
обеда было несварение желудка, и только по этой причине он отказывается от
радостей вкусной пищи.
Истинная мудрость, дорогая моя Жюльетта, заключается вовсе
не в подавлении своих порочных наклонностей, потому что с практической точки
зрения они составляют единственное счастье, дарованное нам в этом мире, и
поступать таким образом — значит стать собственным своим палачом. Самое верное
и разумное — полностью отдаться пороку, практиковать его в самых высших
проявлениях, но при этом обезопасить себя от возможных неожиданностей и
опасностей. Не бойся, что осторожность и предусмотрительность уменьшат твое
удовольствие — напротив, таинственность только усиливает его. Более того, она
гарантирует безнаказанность, а разве не безнаказанность служит самой острой
приправой к разврату?
Я говорила, как поступать с угрызениями совести,
порожденными болью, которую испытывает тот, кто творит зло слишком открыто, а
теперь, милая моя, позволь объяснить тебе, как заставить замолчать этот
внутренний противоречивый голос, который уже после утоления жажды, снова и
снова тревожит нас и упрекает за безумства страсти. Предлагаю лекарство от
этого недуга, настолько же сладкое, насколько верное и простое: надо регулярно
повторять поступки, заставляющие нас каяться, повторять их как можно чаще,
чтобы привычка творить такие дела и избавляться таким образом от наваждения навсегда
покончила с искушением переживать за них. Эта привычка сокрушает предрассудок,
уничтожает его, мало того, за счет постоянного повторения ситуаций, которые
вначале приносили неудобства, эта привычка, в конце концов, создает новое
состояние, сладостное для души, состояние абсолютного безразличия и
спокойствия. В этом тебе поможет твоя гордость: ведь ты не только творишь зло,
на которое никто бы не осмелился, но ты еще настолько к нему привыкла, что жить
без этого не можешь, и удовольствие от этого возрастает многократно. Один
совершенный нами поступок влечет за собой другой, нет никакого сомнения в том,
что многократные наслаждения очень скоро придают нашему характеру самые
необходимые черты, несмотря на все первоначальные трудности.
Разве не приобретаем мы жизненный опыт, совершая мелкие
преступления, где похоть преобладает над теми ощущениями, о которых я говорила?
Почему никто не раскаивается в распутстве? Да потому что распутство очень скоро
становится привычным делом. Так пусть войдет в привычку любой неординарный
поступок: по примеру похоти все поступки легко обратить в привычку, по примеру
бесстыдства каждый из них способен вызвать сладкую дрожь нервных флюидов, и это
щекочущее ощущение, близкое к страсти, может доставить высшее наслаждение и
впоследствии превратиться в первую необходимость.
