— Вы только взгляните, как она прекрасна в этом
состоянии! — воскликнул он. — Как красит ее злодейство! — И он
осыпал все мое тело, вплоть до самых укромных уголков, неистовыми поцелуями.
К столу мы не вернулись и продолжали возлияния, не вставая с
места, прямо на ковре. Это всегда очень приятно, и опьянение при этом наступает
намного скорее. Алкоголь подействовал почти сразу, и женщины начали трепетать,
подогреваемые, помимо всего прочего, обжигающими взглядами мужчин. Я , обратила
внимание, что распутники как-то незаметно перешли в обращении с нами на
угрожающий и развязный тон. Однако мне сразу бросились в глаза два
обстоятельства: во-первых, собиравшаяся гроза должна была обойти меня стороной,
во-вторых, она должна была испепелить мадам де Нуарсей. И опасения мои
рассеялись.
Пройдя почти все круги ада — из рук Сен-Фона в руки своего
супруга, а от него в лапы Дальбера, — несчастная женщина находилась уже в
крайне плачевном состоянии: ее груди, руки, бедра, ягодицы — словом, вся ее
живая плоть являла собой потрясающую картину, созданную жестокой фантазией
палачей. А когда Сен-Фон, потрясая восставшим и побагровевшим членом, нанес ей
двенадцать сильнейших ударов по плечам и спине, затем шесть таких же сильных
пощечин, голова ее поникла окончательно; но это была только прелюдия, потому
что в следующий момент он поставил ее в середину комнаты, где в пол были
вделаны два кольца; к ним привязали ее ноги, руки подняли над головой и
привязали к свисавшим с потолка веревкам. Между ног, на высокий узкий табурет,
поставили дюжину свечей таким образом, что их пламя почти касалось ее влагалища
и анального отверстия, отчего скоро начали потрескивать и скручиваться волоски
на лобке, и начала, прямо на глазах, краснеть нежная кожа; все ее тело стало
извиваться и дергаться, а на красивом побледневшем лице изобразилось
необыкновенное выражение, в котором, как мне показалось, была какая-то
сладострастная смесь боли и ужаса. Сен-Фон держал в руке свечу и, вплотную
приблизившись к мадам де Нуарсей, с жадным вниманием наблюдал за ее муками,
вложив свой пенис в рот Линданы и заставив Лолотту щекотать языком анус. Один
из юношей содомировал Нуарсея, который, вцепившись руками в ягодицы Анриетты,
то и дело повторял жене, что она будет поджариваться до тех пор, пока не
испустит дух. А Дальбер, занятый тем, что трудился над задницей другого юноши и
целовал услужливо подставленные прелести Аглаи, давал Нуарсею советы, как
увеличить страдания несчастной женщины, с которой тот несколько лет был связан
священными узами брака. Моей обязанностью было оказывать разного рода услуги
участникам этой дикой сцены и следить за свечами. В какой-то момент мне
показалось, что их пламя слишком слабое и короткое и что жертва наша страдает
не в достаточной мере, тогда я подняла подсвечники еще выше, и нечеловеческие
вопли мадам де Нуарсей заслужили мне горячее одобрение мучителей. Сен-Фон,
который, казалось, уже потерял рассудок, поднес свечу к самому лицу жертвы,
подержал несколько мгновений, затем спалил ей ресницы и выжег один глаз.
Дальбер схватил другую свечу и поджарил, один за другим, ее соски, а муж поджег
роскошные волосы на голове.
Все больше вдохновляясь этим волнующим зрелищем, я
подбадривала актеров и на ходу придумывала новые, еще более изощренные
издевательства. По моему совету, хозяйку облили коньяком, и в тот же миг она
превратилась в трепещущий и стенающий факел; когда голубоватое пламя стихло, ее
неподвижное и все еще стройное тело с головы до ног представляло собой один
сплошной ожог. Моя идея имела небывалый успех, и восторг всей компании был
неописуем. Подогретый этим последним злодейством, Сен-Фон вырвал свой член изо
рта Линданы и, крикнув Лолотте, чтобы та продолжала свою ласку, с размаху
вонзил его в мой анус.
— Что теперь будем с ней делать? — жарко шептал
мне в ухо Сен-Фон, все глубже погружаясь в мое чрево. — Думай, Жюльетта,
думай: ты ведь у нас умница, и все, что ни предложишь, будет восхитительно.
— Есть еще тысяча пыток на свете, — ответила
я, — одна пикантнее другой. — Я уже собиралась кое-что предложить,
когда к нам подошел Нуарсей и сказал Сен-Фону, что, может быть, лучше сейчас же
заставить ее проглотить приготовленный порошок, иначе она умрет от изнеможения,
и мы не сможем в полной мере насладиться эффектом яда. Они посоветовались с
Дальбером, и тот восторженно поддержал Нуарсея. Женщину развязали и подвели ко
мне.
— Бедняжка, — произнесла я, бросая порошок в бокал
с «Аликанте»
[66]
, — выпейте вина, и вам станет легче. Это
улучшит вам настроение и снимет боль.
Обреченная женщина безропотно проглотила роковую смесь.
Нуарсей извлек свою шпагу из моей норки и подскочил к жертве, сгорая от желания
усладить свой взор ее конвульсивными гримасами.
— Сейчас ты умрешь, — прошипел он, пристально
глядя в ее глаза, — надеюсь, ты смирилась с этим?
— Мне кажется, — заметил Дальбер, — мадам
достаточно умна, чтобы понять, что когда жена потеряла любовь и уважение своего
супруга, когда она надоела ему и вызывает у него только отвращение, самый
простой для нее выход — с достоинством выйти из игры.
— О, да! Да! — еле слышно простонала
несчастная. — Я прошу только одного: убейте меня, ради Господа Бога убейте
скорее!
— Смерть, которой ты жаждешь, грязная сволочь, уже в
твоих потрохах, — сказал Нуарсей, наслаждаясь страданиями жены и ласками
одного из молодых педерастов. — Жюльетта сделала свое дело. Она настолько
привязана к тебе, что никогда не простила бы нам, если бы мы лишили ее
удовольствия оказать тебе последнюю милость.
В этот момент совершенно ослепленный от бешеной похоти,
потеряв всякое чувство реальности, Сен-Фон набросился на Дальбера, который,
нагнувшись, с готовностью встретил содомитский натиск своего друга, в свою
очередь оседлал юного пажа, который принял перед ним ту же самую позу;
мгновение спустя я опустилась на колени, и мой, обратившийся в содомита, язык
проник в анальное отверстие министра.
Не прошло и минуты, как Нуарсей, не спускавший глаз со своей
жены, увидел, что ее конвульсии приближаются к концу, и решил, что настало
время по-настоящему насладиться ими.
Он положил ее на ковер в середине комнаты, и мы образовали
вокруг нашей жертвы тесный круг. Роли поменялись. Теперь Сен-Фон овладел мною и
обеими руками удовлетворял двоих юношей; Анриетта сосала Дальбера, то же самое
Дальбер делал с членом третьего пажа и одновременно правой рукой ласкал еще
одного, а левой — немилосердно месил ягодицы Линданы; пенис Нуарсея находился в
прямой кишке Аглаи, чей-то другой вошел в его собственный зад, он сосал еще
один и тремя сложенными вместе пальцами содомировал Лолотту; наконец, шестой
наш помощник наслаждался ее влагалищем. Агония началась, она была ужасна, и
невозможно описать словами действие этого яда; настолько сильны были припадки
бедной мадам Нуарсей, что она то сворачивалась в клубок, то мелко-мелко
содрогалась всем телом, как будто пораженная электрическим ударом, то застывала
как парализованная. Губы ее пузырились белой пеной, ее стоны перешли в глухой
жуткий вой, которого никто в доме, кроме нас, не мог слышать, потому что были
приняты все необходимые меры предосторожности.
