— Это еще что такое? — удивился Сен-Фон. —
Какой-то новый сюрприз?
— По правде говоря, — ответила я, — я не
знаю, куда мы попали. — И постучала в дверь. Нам открыла пожилая монашка.
— Уважаемая матушка, — начала я, — не окажете
ли гостеприимство двум путникам, сбившийся с дороги?
— Входите, — сказала добрая женщина, — хотя
это и женский монастырь, добродетель не чужда нашим сердцам, и мы с радостью
окажем вам приют, как оказали его старому господину, который незадолго до вас
просил о том же; сейчас он беседует с нашими обитательницами, они как раз
готовят завтрак.
Из ее слов мы заключили, что принц тоже здесь. Мы нашли его
в обществе другой монахини и нескольких пансионерок в возрасте от двенадцати до
шестнадцати. Еще не остыв от крови своей последней жертвы, старый развратник
снова начинал вести себя непристойно.
Как только мы вошли в комнату, монашка бросилась к Сен-Фону.
— Сударь, прошу вас остановить этого неблагодарного
господина. В ответ на любезный прием с нашей стороны, он только и делает, что
оскорбляет нас.
— Мадам, — отвечал министр, — вряд ли мой
друг отличается более высокой нравственностью, чем я, он так же, как и я,
презирает добродетель и совсем не расположен вознаграждать ее. А вот ваши юные
пансионерки мне нравятся, поэтому либо мы сейчас же спалим ваш проклятый
монастырь, либо изнасилуем всех шестерых во славу Божию.
С этими словами одной рукой схватив самую младшую, а другой
отшвырнув в сторону обеих монашек, пытавшихся защитить девочку, Сен-Фон, не
сходя с места, овладел ею спереди. Вряд ли стоит добавлять, что остальных
пятерых постигла та же участь, за исключением того, что Сен-Фон, опасаясь, как
бы не ослаб его член, игнорировал влагалища и наслаждался юной плотью через
задний проход. Одна за другой они переходили из его немилосердных объятий в
руки принца, и тот порол их до крови, то и дело прерывая эту церемонию, для
того лишь, чтобы с жаром целовать мои ягодицы, которые, как он часто повторял,
были для него дороже и милее всего на свете. Сен-Фон сумел сдержать свой пыл и
не выбросил из себя ни капли семени, потом вместе с обеими монашками, одной из
которых было за шестьдесят, скрылся в соседней комнате и вышел оттуда уже один
полчаса спустя.
— Что вы сделали с нашими гостеприимными
хозяйками? — поинтересовалась я, когда министр, в прекраснейшем
расположении духа, присоединился к нам.
— Чтобы навести порядок в этом заведении, пришлось от
них избавиться; я немного развлекся с ними, потому что питаю слабость к
истасканным задницам. А потом увидел лестницу, ведущую в подвал, сбросил их
вниз и замуровал там.
— А что будем делать с этими курочками? Надеюсь, мы не
оставим их в живых? — заметил принц.
Слова его послужили толчком к забавам еще более ужасным, о
которых скажу лишь то, что они по жестокости превосходили адские муки, и скоро
с обитательницами монастыря было покончено.
Оба распутника, наконец, опустошили свои семенники и,
увидев, что забрезжил рассвет, пожелали вернуться в мой дом. Там нас ожидал
сытный роскошный завтрак, за которым нам прислуживали три обнаженные женщины, и
мы от души утолили наш не на шутку разыгравшийся аппетит. После этого принцу
вздумалось провести несколько часов со мной в постели, а мой любовник удалился
в сопровождении двух молодых слуг и развлекался с ними до тех пор, пока солнце
не вошло в зенит.
Отчаянные усилия и сопение старого филина не представляли
большой угрозы для моей скромности, и все-таки после продолжительных и
мучительных для меня упражнений ему удалось проникнуть в мою заднюю норку,
впрочем, он недолго оставался там: Природа разбила вдребезги мои надежды,
инструмент его согнулся, и бедняга, который так и не нашел в себе сил для
оргазма, поскольку, по его словам, он уже два раза кончил нынче вечером, заснул
тихо и мирно, уткнувшись своей противной физиономией в мои ягодицы.
Когда мы пробудились, Сен-Фон, не скрывая своего восхищения
моими талантами, вручил мне чек на восемьсот тысяч франков, выписанный на имя
королевского казначея, и вместе со своим другом покинул мой дом.
Все последующие званые вечера были похожи на самый первый,
если не считать отдельных эпизодов, которые я постоянно варьировала благодаря
своему неистощимому воображению.
Нуарсей присутствовал почти всегда, и за исключением принца
посторонних в доме не было.
Так, в течение трех месяцев я твердой рукой вела свой
корабль по бурливому морю наслаждений, и однажды Сен-Фон предупредил меня, что
на следующий день мне предстоит совершить выдающееся в своем роде преступление.
Ох, уж эти ужасные последствия варварской политики! И кто же, по-вашему, стал
очередной жертвой? Уверена, друзья мои, что вы ни за что не догадаетесь. Это
был родной отец Сен-Фона, шестидесятишестилетний господин, образец редкого
благородства; его давно беспокоил беспорядочный образ жизни сына, и он начал
бояться, что тот окончательно погубит себя; он не раз крупно разговаривал с
ним, предупреждал его по-доброму, даже предпринимал кое-какие шаги при дворе к
вящему неудовольствию Сен-Фона, вынуждая его оставить министерский пост,
справедливо полагая, что беспутному наследнику лучше сделать это по своей воле,
нежели уйти со скандалом.
Сен-Фон с большим раздражением относился к вмешательству
отца, помимо того, смерть старика сулила ему дополнительно три тысячи
ежегодного дохода, и, естественно, колебания его длились недолго. Эти
подробности сообщил мне Нуарсей и, заметив, что я не в восторге от столь
грандиозного замысла, решил снять с этого преступления налет жестокости,
который придавала ему моя идиотская нерешительность.
— Злодеяние, которое ты усматриваешь в убийстве
человека, и второе злодеяние, которое, по-твоему, заключается в
отцеубийстве, — это, милая моя, просто-напросто два бессмысленных понятия,
и я постараюсь сокрушить их в твоих глазах. Впрочем, не стоит терять время на
первое, потому что с твоим умом ты должна лишь презирать предрассудок, который
заключается в том, что недалекие люди усматривают преступление в уничтожении
живого существа. Следовательно, это обычное убийство, вполне для тебя
доступное, ибо между твоей жизнью и жизнью жертвы нет никаких связей; дело
здесь обстоит несколько сложнее для моего друга, и тебя, кажется, пугает само
слово «отцеубийство», поэтому рассмотрим этот поступок исключительно с этой
точки зрения.
Итак, разберемся, что такое отцеубийство — преступление это
или нет? Разумеется, нет. Если на всем свете и существует хоть один поступок,
который я считаю оправданным и законным, так это и есть именно отцеубийство.
Теперь скажи мне, пожалуйста, какая связь между тобой и человеком, давшим тебе
жизнь? Неужели ты собираешься убедить меня в том, что я чем-то обязан чужому в
сущности мужчине только за то, что однажды ему взбрело в голову излить свою
похоть во влагалище моей матери? Нет ничего более нелепого, чем подобная мысль!
Более того, что, если я даже не знаком с ним, если не знаю, как он выглядит,
этот пресловутый отец, мой производитель? Разве когда-нибудь голос Природы
шепнул мне его имя? Да ничего подобного. Почему же он должен быть для меня
ближе, нежели любой другой человек? Если это не подлежит сомнению, а для меня
это непреложный факт, тогда отцеубийство ничуть не греховнее, чем обычное
убийство, и лишить жизни отца нисколько не хуже, чем отнять жизнь у кого-либо
другого. Если я убиваю человека, который, будучи мне неизвестен, породил меня
на свет, факт его отцовства ничего не добавляет к моему раскаянию,
следовательно, я могу колебаться или раскаиваться только тогда, когда узнаю,
что мы родственники, хотя и в этом случае характер преступления не меняется. Я
спокойно отправлю своего отца в иной мир и не буду чувствовать при этом никаких
угрызений совести, если не буду знать, что он мой отец, но повторяю, и в
противном случае для меня ровно ничего не изменится. Отсюда вывод: даже если я
узнаю, что человек, которого я только что стер с лица земли, — мой отец,
неужели душа моя наполнится раскаянием и страданием? Какая чепуха!
