— Видимо, Сен-Фон хорошо меня знает, — был мой
ответ. — У меня, слабость к деньгам, и я не скрываю этого ни от себя
самой, ни от вас. Но я никогда не попрошу у него больше, чем необходимо. Этих
шестисот тысяч франков будет вполне достаточно для нашего дела, и я хочу
получить еще столько же в день смерти старика.
— Не беспокойся, ты их получишь. Должен признать, что
ты великолепно устроилась, Жюльетта. Постарайся не испортить своего положения,
и если будешь вести себя умно, ты скоро станешь богатейшей женщиной в Европе,
потому что я дал тебе лучшего в мире друга и покровителя.
— Уважая ваши принципы, Нуарсей, я воздержусь от
благодарностей; устраивая наше знакомство, вы получили удовольствие и также
извлекли из этого пользу; вам льстит, что среди ваших самых близких знакомых
числится женщина, чье общественное положение, богатство, имя уже начинают
затмевать блеск придворных дам… Я бы постыдилась показаться в Опере в таком
платье, в каком вчера была княгиня де Немур: никто и не взглянул на нее, все
глаза были устремлены на меня.
— И ты в восторге от этого, Жюльетта?
— В безумном, дорогой мой. Хотя бы потому, что купаюсь
в золоте, которое доставляет мне высшее наслаждение.
— Как обстоят твои дела с плотскими утехами?
— Великолепно, редко случаются ночи без того, чтобы
лучшие в Париже утешители или утешительницы не приходили ласкать меня до потери
сознания.
— А твои любимые преступления?
— Совершаются своим чередом, совершаются… Ворую при
каждом удобном случае, не упускаю ни единого франка. Судя по моей алчности,
можно подумать, что я постоянно голодаю.
— Про месть также не забываешь?
— На этот счет я особенно щепетильна. Вы слышали о
несчастье, случившемся с принцем Р., весь город только об этом и судачит: это
моя работа. Пять-шесть дам, которые в последнее время оспаривали у меня пальму
первенства в обществе, сейчас отдыхают в Бастилии.
Вслед за тем мы обсудили некоторые детали, касавшиеся званых
вечеров, организованных мною в честь министра.
— Должен сказать, — заметил Нуарсей, — что в
последнее время ты, кажется, несколько ослабила свои усилия, и Сен-Фон обратил
на это внимание. К прошлому ужину было подано менее пятидесяти блюд, а ведь
тебе, конечно, известно, что только при хорошем питании можно испытать
полноценный оргазм, — продолжал он, — и для нас, либертенов, качество
и количество спермы —г вопрос первостепенной важности. Обжорство лучше всего
сочетается с наклонностями, которыми угодно было одарить нас Природе, и опыт
говорит, что член никогда не бывает таким твердым, а сердце таким жестоким, как
после сытного обеда. Еще я хотел бы сказать насчет выбора девушек. Хотя все,
кого ты нам предлагаешь, несомненно, очень милы, Сен-Фон чувствует, что
подбирать надо более внимательно. Нет смысла говорить тебе о важности этого
вопроса. Мы требуем не только хорошую породу, но, кроме того, и качественный материал
как в смысле ума, так и физических достоинств.
В ответ я рассказала о том, что предприняла в последнее
время: вместо шести теперь у меня были две дюжины женщин, работавших
непрерывно, по очереди, и не меньшее количество помощников прочесывало в поисках
новеньких все провинции. Я была душой и сердцем этого механизма, который
постоянно набирал обороты.
— Прежде чем завербовать кого-нибудь, —
посоветовал Нуарсей, — посмотри на них сама, даже если для этого придется
проехать тридцать лье.
— Все верно, — согласилась я, — однако это не
всегда так просто. Часто девушку похищают до того, как я получаю о ней полную
информацию.
— Тогда надо похищать двадцать, чтобы выбрать из них
пятерых.
— А что делать с остальными?
— Что хочешь, развлекайся с ними сама, продавай их
своим друзьям, перекупщикам, сводницам. С такой организацией, какую ты создала,
твои дела должны быть поставлены на широкую ногу и, как мне кажется, ты должна
даже получить «карт бланш»
[68]
. Во всяком случае за это ты
получаешь сотню тысяч в год.
— Это так, если бы Сен-Фон платил мне за каждый
доставленный предмет. А при нынешнем состоянии дел он оплачивает только троих
для каждого ужина.
— Думаю, что смогу уговорить его расплачиваться за всю
партию.
— Вот тогда обслуживание будет намного лучше, А теперь,
Нуарсей, — сказала я, — я хотела бы обсудить еще кое-какие вопросы,
которые касаются меня лично. Вы знаете меня, и не стоит говорить вам, что я не
отказываю себе ни в чем, а мысли, которые приходят мне в голову, проказы,
которые я себе позволяю, невозможно описать, — все это так, мой друг, но я
хочу вашего совета. Не кажется ли вам, что в конечном счете Сен-Фон начнет
ревновать меня?
— Никогда, — не задумываясь, ответил
Нуарсей. — Сен-Фон — исключительно разумный человек и понимает, что ты
можешь полностью выразить себя, только совершая чудовищные поступки. Сама эта
мысль забавляет его; как он мне говорил только вчера, он боится, что ты
окажешься в недостаточной мере шлюхой.
— О, в таком случае ему нечего опасаться: вы можете
заверить господина министра, что вряд ли он найдет женщину с более выраженными
вкусами к этому занятию.
— Я не раз слышал — сказал Нуарсей, — вопрос о
том, что получает женщина от ревности, которую она вызывает, и всегда находил
этот вопрос излишним: со своей стороны я совершенно убежден, что эта мания обусловлена
исключительно личным побуждением; как это ни абсурдно, женщина ничего не
выигрывает из смятения, посеянного в сердце любовника. Ревнивцем движет вовсе
не любовь к женщине, а страх перед унижением, которое он может испытать из-за
ее неверности; чтобы доказать это, скажу, что за этой страстью кроется эгоизм,
и напомню, что ни один любовник, если только он в здравом уме и искренен, не
станет отрицать, что предпочел бы видеть свою любовницу скорее мертвой, нежели
неверной. Стало быть, нас беспокоит не ее потеря, а ее непостоянство, и
следовательно, когда такое случается, мы думаем только о собственном
благополучии. Отсюда вывод: вторым по глупости безумием, в какое может впасть
мужчина, после влюбленности в женщину следует ревность. В отношении к женщине
это чувство — низменное, поскольку свидетельствует об отсутствии уважения к
ней; по отношению к самому себе оно всегда болезненное и непременно
бесполезное, так как самый надежный способ пробудить в женщине желание обмануть
нас — это показать ей, что мы боимся, как бы она этого не сделала. Ревность и
страх перед рогами — вот две вещи, основанные целиком на наших предрассудках,
мешающих наслаждаться женщиной; если бы не презренная привычка к упрямому и
идиотскому желанию, когда речь идет о женщине, связывать воедино моральный и
физический аспекты, мы бы давно покончили с этим предрассудком; кто-то может
возразить, что нельзя спать с женщиной, не любя ее. Или что нельзя любить ее
без того, чтобы с ней не спать. Но ради чего забивать голову еще чем-то, когда на
первое место выступает тело? По-моему, это два совершенно разных желания, две
абсолютно разные потребности. Скажем, у Араминты лучшая в мире фигура, лицо ее
прекрасно, ее большие и знойные карие глаза обещают, что она истечет спермой,
как только мой член потрется о стенки ее вагины или ее ануса, — и вот я
сношаюсь с ней и ни о чем больше не думаю. Кстати, я оказываюсь прав: кончает
она как мортира. Так скажи на милость, зачем примешивать к телу этого
соблазнительного создания какие-то сердечные чувства? Это лишний раз
доказывает, что любовь и наслаждение — две разные и далекие друг от друга
области и что не только нет никакой необходимости любить, чтобы наслаждаться,
но что достаточно наслаждаться и обходиться при этом без любви. Ибо нежные
романтические чувства происходят из сочетания хорошего настроения и
целесообразности, но не имеют никакого отношения к красоте бюста или к
волнующим линиям задницы, и я не позволю, чтобы эти телесные вещи, которые, в
зависимости от тончайшей игры вкуса, возбуждают физическое влечение, таким же
образом влияли на привязанность моральную. Чтобы завершить свое сравнение,
добавлю следующее: возьмем Белинду, она уродлива, ей сорок два, в ней нет
никакого намека на соблазнительность, ни одной возбуждающей желания черточки —
одним словом, это настоящая, обделенная судьбой корова. Но Белинда умна, мудра,
у нее отличный характер, в ней тысяча вещей, которые отвечают моим вкусам. У
меня нет желания лечь с ней в постель, однако я без ума от бесед с ней.
Разумеется, я предпочел бы для утех Араминту, но я искренне презирал бы ее,
когда жар моего желания спадет, потому что я нашел в ней только тело, и ни одно
из ее моральных качеств не затронуло моего сердца. Впрочем, все сказанное не
имеет никакого отношения к нашему случаю: в снисходительности Сен-Фона к твоей
неверности есть элемент либертинажа, который объяснить не так просто. Мысль о
том, что ты лежишь в объятиях другого, возбуждает Сен-Фона, ведь он сам
поместил тебя в такие условия; и когда он представляет себе твои утехи, когда видит
их воочию, член его твердеет, и ты умножаешь его удовольствия пропорционально
тому, как умножаются твои собственные; Сен-Фон будет обожать тебя тем сильнее,
чем больше ты будешь заниматься тем, что вызывает ненависть болванов. Вот в
этом и заключается одна из умственных аномалий, понятных только таким
избранным, как мы, но от этого не менее сладостных.
