— Ваши слова меня успокаивают, — сказала я. —
Выходит, Сен-Фон любит мои вкусы, мой ум, мой характер и совсем меня не
ревнует? Я рада слышать это, поскольку, признаться, воздержание для меня
невозможно, темперамент мой требует удовлетворения, жажду мою надо утолять
любой ценой; у меня горячая кровь, богатейшее пламенное воображение, в руках
моих несметные богатства, так как же я могу противиться страстям, которые
осаждают меня ежеминутно?
— Отдайся им, Жюльетта, отдайся, не раздумывая: тебе не
сделать большего, чем ты делаешь, и меньшего ты делать не должна, но на публике
я прошу тебя быть лицемерной. Помни, что в этом мире лицемерие — неизбежный
порок, необходимый человеку, которому суждено властвовать над людьми, потому
что общество, ждет от тебя не добродетели, а лишь повода считать тебя
добродетельной. На каждые два случая, когда тебе понадобится добродетель,
придется тридцать других, когда нужно будет только притвориться добродетельной,
поэтому призываю всех распутниц: наденьте маску, научитесь принимать тот вид,
которого от вас ожидают, в конце концов, достаточно скрывать то, что мы любим,
и нет нужды притворяться относительно того, что презираем. Если бы все люди
были открыто и откровенно порочны, лицемерия бы не существовало вовсе, однако
люди наивно верят в то, что добродетель принесет им выгоду, и им приходится
цепляться за любую соломинку, чтобы казаться добропорядочными; им приходится
думать о своей репутации и как можно лучше скрывать свое дурное поведение,
чтобы угодить тому смешному и давно съеденному червями идолу. Кроме того,
лицемерие, приучая к хитрости и обману, дает возможность творить бесчисленные
преступления: ваш бесстрастный вид внушает доверие, ваш противник утрачивает
бдительность, чем меньше вы даете ему повода для подозрений, тем сильнее ваше
оружие, тем легче вам нанести точный удар. Покров таинственности, под которым
вы удовлетворяете свои страсти, многократно усиливает получаемое наслаждение.
Цинизм никого не завлечет в ваши сети, а наглость, бесстыдство и вообще все,
что именуется дурным поведением, могут доставить удовольствие только будучи
безнаказанными.
Лицемерный и коварный человек, надежно защищенный четырьмя
стенами своего дома и своей доброй репутацией, может смело предаваться пороку и
не страшиться разоблачения. Однако всем известно, что цинизм уместен разве что
под священным домашним кровом: он плохо воспринимается окружающими, отдает
дурным запахом и, разрушая стену между вами и обществом, лишает вас возможности
наслаждаться всем тем, что предлагает жизнь. Преступления разврата — не
единственные, которые доставляют наслаждение: ты ведь понимаешь, что есть
тысячи других — очень выгодных, — которые лицемерие делает для нас доступными,
а цинизм недосягаемыми. Кто может сравниться по скрытности, ловкости,
беспощадности с мадам Бренвилье
[69]
, которая была одним из
столпов высшего общества в свое время? Свои яды она испытывала в
благотворительных заведениях и под маской милосердия и под покровом филантропии
творила самые сладострастные из своих преступлений. Лежа на смертном одре,
отравленный дочерью, ее наивный и любящий отец обратился к ней с такими
словами: «О, любимая дочь моя, умирая, я жалею только о том, что больше не
смогу сделать для тебя того, что хотел и не успел». Вместо ответа дочь
подсыпала дополнительную дозу яда в чашку с питьем, которую дала умирающему.
Никогда на земле не рождалось более талантливого, более
утонченного создания; она с великим искусством изображала религиозное рвение,
не пропускала ни одной мессы, щедро раздавала милостыню и делала все, чтобы
скрыть свои преступления. Прошло очень много времени, прежде чем все
обнаружилось, и возможно, этого бы не случилось, если бы не досадная
небрежность ее любовника
[70]
.
Так пусть же эта великая женщина послужит тебе примером,
дорогая, потому что лучшего я предложить не могу.
— Я знаю наизусть всю историю жизни этой выдающейся
личности, — ответила я, — и давно мечтаю пойти по ее стопам. Но,
любезный друг мой, мне бы хотелось иметь более современную модель для
подражания: я хотела бы, чтобы она была много старше и опытнее меня, чтобы меня
страстно любила и имела такие же, как у меня вкусы и страсти, чтобы мы могли
мастурбировать вместе и удовлетворять друг друга, чтобы она смотрела сквозь
пальцы на все прочие мои безумства; пусть даже она будет в чем-то выше меня, но
не пытается надо мной властвовать; пусть дает мне мудрые советы, потакает моим
капризам и прихотям; наконец, пусть она будет безмерно опытна в распутстве,
нерелигиозна и беспринципна, чужда добропорядочности и добродетели и обладает
пылким умом и ледяным сердцем.
— У меня как раз есть то, что тебе надо, — отвечал
Нуарсей, — тридцатилетняя вдовушка, очаровательная, да нет — просто
красавица, с гнилым и злобным нутром — короче, обладательница всех
перечисленных тобой качеств, и она окажет тебе неоценимую помощь в жизни. Она
сможет заменить меня в роли твоего наставника, ведь ты понимаешь, что, поскольку
мы теперь почти разлучены, я не смогу с прежним рвением оказывать тебе
всяческие услуги. Женщину эту зовут мадам де Клервиль, она владеет миллионами,
знает всех, кого стоит знать, и все, что только возможно познать, и я убежден,
что она согласится взять тебя под свое крыло.
— Вы слишком добры ко мне, несравненный Нуарсей, но это
еще не все, мой друг: я хочу поделиться своим знанием с другими, я чувствую в
себе настоятельную потребность в том, чтобы учиться, и искреннее желание учить
других; я должна иметь учителя, это правда, но я хочу иметь и ученицу.
— Разумеется. Что ты скажешь насчет моей невесты?
— Что?! — Я вытаращила глаза. — Вы хотите
доверить мне воспитание Александрины?
— Разве могу я отдать ее в более надежные руки? Буду
счастлив, если ты займешься ею. Кроме того, таково желание Сен-Фона; он хочет,
чтобы она близко сошлась с тобой.
— А что служит причиной отсрочки свадьбы?
— Ты же знаешь, что я в трауре по последней жене.
— Стало быть, вы подчиняетесь условностям?
— Иногда, просто ради видимости, хотя это жутко мне не
нравится.
— Еще один вопрос, дорогой Нуарсей: вы уверены, что
женщина, с которой вы собираетесь меня познакомить, не станет моей соперницей?
— Ты имеешь в виду твое положение в глазах Сен-Фона? Не
беспокойся: Сен-Фон знал ее еще до того, как встретился с тобой, он и теперь
развлекается с ней, но мадам де Клервиль не согласится принять на себя твои
функции, а со своей стороны министр не будет воспринимать ее так, как тебя.
— Я обожаю вас обоих, и ваше благородство по отношению
ко мне будет сторицей вознаграждено моим усердием на службе вашим страстям.
Повелевайте, приказывайте — я буду счастлива служить инструментом вашего
распутства и оружием ваших злодейств.
