— Хочешь, Жюльетта, чтобы я и тебя отделала так же?
— Конечно, — не задумываясь, ответила я. —
Как вы могли подумать, будто я не хочу преумножить вашу радость? Не
церемоньтесь, бейте меня, вот вам мое тело, все мое существо в вашем
распоряжении.
— В таком случае, — сказала она, — забирайся
на плечи самой юной из этих мерзавок, а пока я буду тебя стегать, трое других
будут исполнять мои указания. Берите розги — сказала она им. — Вот
ты, — указала на самую стройную, — будешь первой. Слушай меня
внимательно: ты должна встать на колени передо мной сзади и громко, с
восторгом, расхваливать мою попку, потом раздвинешь мои пухленькие щечки и
засунешь свой язык как можно глубже в заднюю мою норку, а пальцем будешь
массировать клитор. После этого встанешь и с ругательствами выдашь мне две
сотни ударов — вначале не очень сильных, а потом все сильнее и сильнее. Это же
относится ко всем остальным: вы будете делать это по очереди. Итак, вперед,
рабыни!
Одной рукой Клервиль терзала ягодицы девочки, на чьих плечах
сидела я, а другой порола меня совсем нешуточным образом; в то же самое время
остальные наши помощницы в точности следовали ее указаниям, и великая распутница,
спеша насладиться всем, что было в ее распоряжении, поочередно целовала не
занятых в данный момент девушек. Исполосовав меня до крови, эта жестокая
блудница расцеловала и жадно облизала все следы своей страсти, и, получив
назначенное число ударов, велела сменить положение.
На колени встала самая старшая; Клервиль сильно прижалась
влагалищем к ее лицу и принялась тереться своими нижними губками и клитором о
ее нос, рот, глаза, поминутно исторгая семя на ее лицо. Две девушки — одна
справа, вторая слева — нещадно пороли мою подругу, а та, сжимая в каждой руке
по связке розог, отыгрывалась на двух других услужливо подставленных задницах;
я стояла на плечах нашей коленопреклоненной служанки, и Клервиль, впиваясь
губами в мою вагину, испытывала свой полноценный оргазм, который сопровождался
сдавленными стонами, конвульсиями и был, пожалуй, самым сладострастным, самым
неистовым и продолжительным из всех, что я встречала за всю свою жизнь.
— О Господи, как же это чудесно! Давайте же
продолжим! — вскричала она, не успев перевести дыхание. — У меня
пошла сперма, поэтому я не могу терять времени. Не останавливайтесь, рабские
души: лижите, сосите, порите и ласкайте меня, сколько хватит сил!
Самую старшую положили на кушетку, я уселась на ее лицо,
склонилась вперед, и голову мою обхватили сильные бедра Клервиль. Я сосала ее
вагину, снизу сосали меня, а самая юная подставляла свои ягодицы поцелуям
наставницы, которую третья содомировала искусственным органом; еще одна, самая
гибкая из четверых, пальцем массировала клитор Клервиль и одновременно
предоставляла в ее распоряжение свои прелести. Таким образом наша
распорядительница получала все мыслимые удовольствия сразу: наслаждалась
красивейшим задом одной из участниц, вторая лизала ее влагалище, третья
содомировала ее, четвертая ласкала клитор.
Через несколько минут, прошедших в безумных ласках, она
обратилась ко мне: — Знаешь, Жюльетта, я возбуждена до крайности, мне
необходима хорошая встряска, и верное средство для этого — самые грязные и
отвратительные ругательства, какие вы знаете. Вы что, сучки, совсем оглохли?
Тут случилась неловкая заминка, так как мои девушки, взятые
из самых добропорядочных семейств и занимавшиеся распутством только в моем
обществе, просто-напросто не знали тех эвфемизмов, которые могли усладить слух
Клервиль; тем не менее они сделали отчаянную и, конечно, неудачную попытку, и
мне пришлось прийти им на помощь: я принялась осыпать градом оскорблений
Всевышнего, в чье существование либертина верила не более, чем я. Поскольку
язык мой переключился на другой род деятельности, служанка, которая ласкала до
этого Клервиль, заменила меня и стала лизать ей влагалище, я же сосредоточилась
на богохульстве и покрыла каждого из христианской троицы таким отборным матом,
какого они не слышали за всю свою жизнь. Лесбиянка беспрерывно постанывала,
громко вздыхала, однако извержение все не наступало, поэтому снова пришлось
менять позы. Я не видела более величественного, более прекрасного и
возбуждающего зрелища, нежели эта необыкновенная женщина в заключительной стадии
ритуала, и пожелай художник изобразить богиню сладострастной любви, лучше
модели он бы не нашел: она обхватила руками мою шею, крепко прижалась к моей
груди и четверть часа сосала мне язык, заставив девушек целовать себе ягодицы,
сплошь покрытые ярко-красными следами порки и составлявшие восхитительный
контраст с алебастровой белизной остального тела.
— Клянусь трижды великим божеством содомитов и
лесбиянок, — бормотала она, дрожа все сильнее, — мое влагалище
клокочет как разъяренный вулкан, Жюльетта, в таком состоянии я способна на все,
нет на свете такого преступления, которое я не могла бы совершить прямо сейчас,
не сходя с места. Ах, любовь моя, шлюха моя ненаглядная, любимая моя
наперсница, я безумно люблю тебя и в твоих объятиях хотела бы провести остаток
жизни… Ах, Жюльетта, признайся, что нет ничего приятнее в злодействе, чем
безнаказанность, деньги и хорошее здоровье. Я прошу тебя: придумай что-нибудь
неслыханное, что-нибудь чудовищное и мерзкое…
Я еще раньше заметила, что особенно сильно возбуждает ее
самая юная из служанок и шепотом спросила:
— Вы не хотели бы замучить ее до смерти?
— Нет, — прошептала она в ответ, — это мне не
подходит: я не имею ничего против того, чтобы всласть поиздеваться над
женщиной, но убить ее… Словом, я предпочла бы мужчину. Только мужчины
вдохновляют меня на настоящую жестокость, я хочу мстить им за все, что они с
нами делают, пользуясь правом сильного. Ты не представляешь, с какой радостью я
убила бы самца, любого самца… Боже мой, с каким восторгом я бы его пытала; я
нашла бы медленный, верный и мучительнейший способ умертвить его. Ты в свое
время сама узнаешь это наслаждение, а пока, увы, у тебя в доме нет мужчин,
поэтому давай закончим наш вечер обычными упражнениями похоти, раз уж нет
возможности завершить его настоящим злодейством.
В конце концов изощренное распутство истощило ее в тот
вечер: она искупалась в ванной, наполненной розовой водой, высушилась,
побрызгала на себя духами и завернулась в прозрачный, открытый во многих местах
халат, после чего мы сели ужинать.
Клервиль была настолько же неподражаема за столом, как и в
постели, настолько же требовательна и оригинальна в еде, как и в наслаждениях
плоти; она питалась только мясом птиц бойцовых пород, которое следовало
очистить от костей и затем подать в различных причудливых формах; пила она
обыкновенно подслащенную воду, в которую, независимо от времени года,
добавлялся лед, и в каждый бокал этого напитка она капала двадцать капель
лимонной эсенции и вливала две чайных ложки экстракта цветов апельсина; она никогда
не прикасалась к вину, но потребляла большое количество кофе и ликеров; ела она
чрезвычайно много и из более, чем пятидесяти стоявших на столе блюд не
пропускала ни одного. Заранее предупрежденная о ее вкусах, я лозаботилась о
том, чтобы угодить всем ее желаниям. Эта очаровательная дама, привыкшая —
всегда и всюду, где и когда это возможно — не отступать от своих правил и
привычек, рекомендовала мне их с такой доброжелательной настойчивостью, что я
также полюбила подобную диету, не считая, однако, ее воздержания что касается
вина: я до сих пор имею такую слабость и, без сомнения, сохраню ее до конца
своих дней.
