— И каков же этот будущий кодекс? —
поинтересовалась я.
— Прежде всего я намерен подготовить общественное
мнение, ты же знаешь, как у нас во Франции относятся к модным веяниям. А
дальнейший план таков.
1) Я ввожу новый покрой мужского и женского платья, который
выставит на всеобщее обозрение все части тела, вызывающие похоть, в особенности
заднюю часть.
2) По всей стране будут устраиваться спектакли но примеру
Игрищ Флоры, которые проводились в славном Риме и на которых юноши и девушки
танцевали обнаженными.
3) Взамен морали и религии, которые будут упразднены из
системы образования, в светских школах будут изучать чистые и неискаженные
принципы Природы; все дети обоего пола, достигшие пятнадцати лет и не сумевшие
к тому времени найти возлюбленного или возлюбленную, будут очень строго
осуждаться, наказываться, подвергаться публичному позору; будет объявлено, что
все юноши и девушки, не имеющие постоянных половых связей, должны представить
документ, удостоверяющий занятие проституцией, а также отсутствие девственности
в любой форме и в любом месте.
4) Христианство будет навсегда изгнано из страны, во Франции
будут отмечаться лишь ритуальные праздники распутства. Я избавлюсь от христиан,
но не от религии, которую я намерен сохранить, ибо цепи ее полезны и необходимы
для укрепления порядка, о чем я тебе уже говорил. Объект поклонения не имеет
никакого значения, главное — духовенство, его служители, однако я бы предпочел,
чтобы карающий меч суеверия держали в руках жрецы Венеры, а не поклонники
Марии.
5) Человеческое стадо надо держать в ярме, в постоянном
угнетении, что само по себе сделает его бесправным и бессильным, неспособным не
только на то, чтобы добиться господства, но даже покуситься на прерогативы
господ. Привязанные к церковной десятине, как в старое доброе время,
простолюдины будут содержаться так же, как и любая другая живность, и будут
свободно продаваться и покупаться. Только простой люд будет попадать в руки
правосудия, которое будет карать их за малейшие проступки. Владелец получит
право на жизнь и смерть раба и его семьи, и ни одна жалоба раба не будет
рассматриваться в суде. Дорога в школу для него будет закрыта: чтобы пахать
землю, знания не нужны, на глазах землепашца должна быть повязка, ибо свет
всегда опасен. Любой человек, независимо от общественного положения, которому
взбредет в голову смущать народ или, хуже того, призывать его к бунту, будет
брошен на съедение хищным зверям.
6) В каждом городе и в каждой деревне будут учреждены
публичные дома, где посетителей будут ублажать лица обоего пола; число этих
заведений будет пропорционально населению данной местности из расчета, по
крайней мере, по одному мужскому и одному женскому заведению на тысячу жителей,
а в каждом будет три сотни душ, которых будут помещать туда с двенадцати лет и
которые не смогут выйти оттуда прежде, чем им исполнится двадцать пять. Эти
заведения будут финансироваться правительством, и только представители
свободного класса получат право посещать их и делать там все, что им захочется.
7) Все, что ныне считается преступлением в пылу распутства —
убийство во время оргии, инцест, насилие, содомия, адюльтер и прочее, —
будет наказываться только в том случае, если их совершит представитель касты
рабов.
8) Будут учреждаться награды для самых знаменитых распутниц
в публичных домах, равно как и для юношей, достигших искусства ублажать
посетителей. Тот, кто придумает новый способ наслаждения, будет получать премии
и стипендии, то же самое относится и к авторам наиболее циничных и непристойных
книг, и ко всем либертинам и либертенам, заслужившим всеобщее признание.
9) Рабы будут жить как илоты у древних лакедемонян. А
поскольку исчезнет различие между рабом и домашним животным, какой смысл
наказывать за убийство первого строже, чем за убийство второго?
— Господин мой, — вставила я, — последний ваш
пункт, по-моему, требует разъяснения. Я хотела бы услышать доказательство, что
не существует различия между рабом и скотом.
— Взгляни на творение Природы, — отвечал этот
удивительный философ, — и суди сама: разве не создала она изначально два
разных вида людей? Скажи, разве у всех людей одинаковый голос, одинаковая кожа
или походка, одинаковые вкусы? Скажи на милость, разве одинаковы их
потребности? Никто не убедит меня в том, что различия эти обусловлены
случайными обстоятельствами или воспитанием и что раб и господин, находясь в
чреве матери, неотличимы друг от друга; я тщательно взвесил все факты и
внимательно проанализировал результаты анатомических исследований и пришел к
выводу, что нет никакого сходства между детьми из двух разных слоев общества.
Предоставь их самим себе и ты увидишь, что ребенок из высшего класса
обнаруживает вкусы и наклонности, совершенно отличные от тех, что имеет отпрыск
простолюдина, и поразишься несходству их чувств и ощущений.
А теперь проведи такое же исследование над животными, более
всего похожими на человека, например, возьми шимпанзе, и сравнив эту обезьяну с
любым представителем низшего класса, ты найдешь невероятное количество общих
признаков. Человек из народа — это просто вид, который стоит на одну ступень
выше шимпанзе, и разделяющее их расстояние, если оно вообще существует, меньше,
чем между ним и человеком из высшего класса. Так для чего эта мудрая и
пунктуальная Природа установила столько различий и оттенков? Неужели, скажем,
одинаковы все растения? Конечно же, нет. Разве все животные обладают одинаковой
силой или похожи друг на друга внешне? Тоже нет. Разве придет тебе в голову
сравнивать жалкий кустарник с величественным тополем, мопса с гордым датским
догом, корсиканскую горную лошадь с одухотворенным андалузским жеребцом? Видишь,
сколько различий в одном только виде, так почему не признать такие же различия
между людьми? Ведь тебе не придет в голову включить в одну категорию Вольтера и
Фрерона
[78]
или, скажем, мужественного прусского гренадера и
слабоумного готтентота. Поэтому, Жюльетта, перестань сомневаться в неравенстве
людей и пользуйся им без колебаний; пойми, наконец, что если Природе было
угодно, чтобы мы по рождению принадлежали к высшему классу человеческого
общества, надо извлекать выгоду и удовольствие из своего положения и усугублять
участь черни, заставляя ее служить нашим страстям и нашим потребностям.
— Поцелуйте меня, мой дорогой, — и я бросилась в
объятия человека, чьи доводы так восхитили меня. — Вы мой бог, и у ваших
ног я хочу провести всю свою жизнь.
— Кстати, — заметил министр, поднимаясь из-за
стола и увлекая меня на кушетку, — забыл сказать, что король благоволит ко
мне как никогда прежде, и я только что получил очередное доказательство его
расположения. Ему пришло в голову, что я обременен долгами, и он выделил из
казны два миллиона на поправку моих дел. Половину этой суммы получишь ты,
Жюльетта, и если и впредь будешь уважать мои взгляды и верно служить мне, я
вознесу тебя на такую высоту, откуда ты ясно увидишь свое превосходство над
остальными; ты не представляешь, с какой радостью я поведу тебя к сияющим
вершинам, сознавая, что твое величие зиждется на твоем унижении передо мной и
на твоей безусловной ко мне преданности. Я хочу сделать тебя идолом для всех
прочих и одновременно своей рабыней, при одной этой мысли у меня поднимается
член… Давай совершим нынче немыслимые, чудовищные злодейства, мой ангел!
