И он впился в мои губы, продолжая ласкать рукой мою куночку.
— Ах, любовь моя, как сладостны преступления, когда нам
внушает их безнаказанность, когда сам долг предписывает их. Как приятно
купаться в золоте и иметь возможность сказать: «Вот средство для свершения
черных дел, для высших наслаждений; благодаря ему я могу удовлетворить все свои
желания, все прихоти; ни одна женщина не устоит передо мной, и богатство мое
служит закону, а мой деспотизм безграничен».
Я сотнями поцелуев осыпала Сен-Фона и, воспользовавшись его
восторженным опьянением и, прежде всего, его особенно приподнятым настроением,
ловко подсунула ему на подпись указ об аресте, оформленный на имя отца Эльвиры,
который собирался забрать у меня свою дочь; кроме того, я получила от министра
еще две-три услуги, и каждая обошлась ему в пятьсот тысяч франков. А когда он
учуял дивные запахи роскошного обеда и когда вкусил его, Сен-Фон изъявил
желание поспать; я отвела его в приготовленную для него комнату, а сама
занялась приготовлением к предстоящей ночной оргии.
Сен-Фон проснулся около пяти вечера. К тому времени в салоне
все было готово, и участники драматического спектакля ожидали распорядителя.
Справа, обнаженные, увитые гирляндами из роз, стояли три девушки,
предназначенные в жертву, которых я расставила как на полотне Ботичелли «Три
грации»; всех троих я нашла в монастыре в Мелунэ, и красоты они были
необыкновенной.
Первую звали Луиза, ей было шестнадцать лет — юная
светловолосая красавица с ангельским личиком.
Вторая звалась Елена — пятнадцатилетняя прелестница, тонкая
в талии, стройная, пожалуй, несколько высокая для своего возраста, с длинными
каштановыми волосами, заплетенными в две косы, с глазами, излучавшими любовь и
доброту. Хотя она была прекрасна, на мой взгляд, еще прекраснее была Фульвия,
очаровательнейшее создание, также шестнадцати лет от роду.
В самом центре для контраста я поставила несчастное
семейство, все трое также были обнажены и опоясаны черным крепом, родители
бросали друг на друга отчаянные взгляды, приготовляясь к самому худшему, у их
ног лежала восхитительная Юлия; их тела обвивала тяжелая длинная цепь, и левый
сосок Юлии оказался зажатым в железном звене и сильно кровоточил. Один конец
цепи был пропущен между бедер мадам де Клорис, и железо впивалось прямо во
влагалище. Делькур, которого я облачила в устрашающие одежды демона,
восставшего из глубин ада, и вооружила мечом, предназначенным для последнего
акта, держал другой конец цепи и время от времени дергал его, причиняя ужасные
страдания всему семейству.
Чуть дальше в позе каллипигийской Венеры, спиной к Сен-Фону,
задрапированные в белую с коричневым газовую ткань, через которую хорошо были
видны их ягодицы, стояли четыре молодые женщины.
Первая, двадцати двух лет, великолепно сложенная, настоящая
Минерва, звалась Делия.
Вторую звали Монтальм — двадцатилетнее, в расцвете красоты,
юное создание с атласной кожей.
Девятнадцать лет исполнилось Пальмире. У нее были золотистые
волосы и романтическая внешность девушек той породы, которые особенно
обольстительны, когда они плачут.
У семнадцатилетней Блезины был коварный взгляд, безупречные
зубки, сладчайшие, горящие желанием глаза.
Этот полукруг замыкали два здоровенных, также обнаженных
лакея, около двух метров ростом, с устрашающими членами; они стояли лицом друг
к другу и периодически обменивались страстными поцелуями и ласками.
— Восхитительно! — одобрил Сен-Фон, шагнув через
порог. — Божественно! Это доказывает твой талант и ум, Жюльетта. Подведите
обвиняемых ближе, — скомандовал он. Потом приказал мне сесть радом с ним;
Монтальм опустилась на колени и начала сосать ему член, а Пальмира, грациозно
изогнувшись, подставила свой зад.
Делькур подвел все семейство к Сен-Фону.
— Все вы обвиняетесь в чудовищных преступлениях, —
начал министр, — и я получил от королевы приказ казнить вас.
— Это несправедливый приказ, — с достоинством
отвечал Клорис, — ни я, ни моя семья ни в чем не повинны, и тебе это хорошо
известно, негодяй! (При этих словах Сен-Фона охватил такой восторг, что он с
трудом сдержался, чтобы не кончить.) Да, ты отлично знаешь, что мы ни в чем не
виноваты. Но если нас в чем-то подозревают, пусть предадут справедливому суду и
избавят от мерзкой похоти злодея, который хочет только удовлетворить свои
мерзкие страсти.
— А ну, Делькур, — скомандовал министр, —
пошевели-ка цепью.
Палач с такой силой и резкостью рванул за конец цепи, что из
влагалища мадам де Клорис, из груди ее дочери и бедра ее мужа потекла кровь.
— Ты говоришь о законе, — продолжал
удовлетворенный Сен-Фон, — но сам же и нарушил его, и преступление твое
слишком серьезно, чтобы ты мог уповать на его защиту. Теперь тебе нечего ждать,
кроме его карающего меча, так что готовься к смерти.
— Ты — выродок тирана и отродье потаскухи, — гордо
ответил Клорис. — И судить тебя будут потомки.
Сен-Фон пришел в ярость, его член угрожающе зашевелился и
увеличился в размерах. Он шагнул к скованному цепью наглецу и что было сил
несколько раз ударил его по лицу, выкрикивая ругательства, потом плюнул ему в
глаза и стал тереться членом о груди Юлии.
— Я вижу, ты сошел с ума. Не стоит упоминать потомков,
лучше позаботься о себе сейчас. Если ты — мужчина, докажи это.
— Скотина! Будь я свободен, ты бы в панике сбежал
отсюда.
— Ты прав. Но ты не свободен и останешься в моей
власти, а я получу от этого огромное удовольствие. Неужели ты собираешься
лишить меня удовольствия? Только попробуй!
— Ты же обязан мне всем, что имеешь, негодяй!
— Тебе остается только себя корить за это, —
сказал министр, взялся за член своего благодетеля и помял его в руке, потом
велел мне вдохнуть в него жизнь. Однако и мои усилия были безуспешными. Увидев
это, Сен-Фон повернулся к Делькуру: — Отведи этого человека в сторону и привяжи
к столбу. Королева предоставила мне самому выбрать пытки, которые будут
прелюдией к их смерти. — Потом обратился к несчастным пленницам: — Сейчас
вы узнаете, что такое настоящая мерзость, и Клорис будет этому свидетелем.
Заметив, что Делькур недостаточно крепко привязал главу
семьи, Сен-Фон исправил оплошность палача и заодно обрушил на беднягу новые
удары.
— Я сам убью его, — сказал он Делькуру. — Я
своими руками хочу выпустить из него кровь.
Будучи всегда аккуратным и пунктуальным в том, что касалось
злодейства и распутства, он наклонился и недолго пососал член Клориса, затем
расцеловал его зад. Потом взял в рот орган стоявшего рядом Делькура. После чего
выпрямился и принялся страстно целовать палача в губы, а минут через пять
сказал мне:
