— Вспышка слева! Внимание, газы!
Морунген не на шутку заволновался, вглядываясь в зеленый туман, который медленно оседал на траву:
— Это что, газовая атака? Какое варварство! Химическое оружие запрещено Женевской конвенцией! А потом во всем обвинят немцев… Ганс, доставай противогазы!
Хруммса довольно улыбнулся и кивнул в сторону пролетающей мимо Свахереи:
— О, не переживайте так, герр майор. Здесь все знают, что на такое безобразие только она и способна. («О! — восхитился Морунген. — Еще одна необычная фрау!») Ее даже многотонные ящеры сторонятся. К тому же у нее имеется специальное разрешение. — Хруммса немного помолчал. — Она его вытребовала на последнем съезде властителей Вольхолла в обмен на проведение ежегодных летных курсов в Шеттской академии воздушного искусства и непринужденной акробатики.
Силясь уловить смысл сказанного переводчиком, Дитрих вспотел и стал нервно промокать платком лицо и шею:
— Ну и страна! Здесь всегда найдется кто-то, для кого закон не писан. Попробовал бы я вытребовать в Германии подобные льготы за то, что испытываю секретную технику.
Хруммса не удержался:
— Ну так это у вас. С вашим Гитлером только законы писать.
Морунген возмутился:
— О фюрере попрошу выражаться с глубоким уважением. И выражения выбирать осторожно.
Маленький полиглот с некоторым сожалением поглядел на взъерошенного майора и примирительно пробормотал:
— Молчу, молчу… Не волнуйтесь только. — Но уже спустя пару минут, заглядевшись на разгром, который учинила бесшабашная Свахерея в стане противника, принялся тихо напевать: — Пусть всегда будет фюрер, пусть всегда будет Мюллер…
Морунген в ужасе уставился на Хруммсу в твердой уверенности, что переводчик свихнулся, не выдержав тягот военного времени. Фиолетовый карлик, уловив этот дикий испуганный взгляд, заявил:
— Ну что вы дуетесь на меня как мышь на крупу? Я не ветеран Третьего рейха — имею право на собственное мнение. Лучше стрельните разок-другой по врагам, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях. Это ваш последний шанс — они вот-вот пятками засверкают.
Дитрих окончательно вышел из себя:
— Здесь командую я! И мне решать, есть у нас шанс или нет!
— Хорошо, — покладисто улыбнулся Хруммса, словно не замечая гнева своего собеседника. — Но тогда, герр майор, договоримся сразу: когда нас захватят в плен, я ни при чем. Я вообще тут проездом, добираюсь автостопом к маме в Саратов. А то всякий раз, когда мы на кого-нибудь напарываемся, сторонние наблюдатели видят во мне главную фигуру.
Морунген понял, что ничего не понял:
— Какой еще Саратов?
Полиглот проявил чудеса сообразительности:
— А, понимаю, понимаю: конечная станция — хутор Белохатки. Танк следует в один конец.
Дитрих укорил разошедшегося карлика:
— Мы же договаривались: пока не отыщем Белохатки, ни о какой маме и речи быть не может!
Тот похлопал огромными глазищами: что возьмешь с дубоголового тевтонца, решившего во что бы то ни стало исполнить свой патриотический долг.
— Это я к слову, — нечеловечески кротким голосом пояснил он. — Игра слов — не более. Просто мне совершенно не улыбается отвечать за тот произвол, который вы тут в конце концов учините. Или который учинят над вами… это уж как фишка ляжет. К тому же никогда не мечтал, чтобы на далекой родине меня посмертно зачислили в фашисты.
Майор осуждающе покачал головой:
— Знакомая позиция. Как это у вас говорят? Моя хата с краю, ничего не знаю?
Хруммса огрызнулся:
— Вовсе нет. У нас говорят: «Сколько немца ни корми, а он все под Смоленск лезет».
Злополучный Смоленск вызвал у обозленного Дитриха самые неожиданные ассоциации. Несчастный полиглот, сам того не подозревая, затронул одну из тончайших струнок майоровой души. О Смоленске фон Морунген вспоминал совсем недавно — и думы эти были несладкими.
— Сколько можно говорить, что Смоленск мне не нужен? — взвыл он. И тут же усомнился в правильности выбранной формулировки. Успела мелькнуть мысль, что в идеологическом отделе за такую формулировку по голове наверняка не погладят. — Точнее, нужен, но не сейчас. А сейчас нужны эти, как их, Белые Хатки, понятно?!
Хруммса заговорщически ухмыльнулся:
— Майор, вы хотите стать оберстом?
Морунген несколько растерялся от неожиданного поворота:
— Вообще-то да. Однако почему этот вопрос встал именно сейчас? Что вы имеете в виду?
Карлик поскреб маленькой ручкой в затылке.
— Может, нам стоит заключить балямбулесный кампетюк?
— Что заключить? — испуганно переспросил майор.
Хруммса давно решил для себя отвечать только на некоторые вопросы изумленного немца, а в остальное время вести себя так, словно он изрекает традиционные, прописные истины.
— Это что-то вроде компромисса на военный манер. Или давайте просто сделаем ноги.
Долгое общение с русскими убедило Дитриха фон Морунгена в том, что непереводимых идиоматических выражений в их языке почти столько же, сколько в наречии какой-то из лапландских народностей, где только для обозначения снега существует около двух сотен названий.
— Какие ноги? — вопросил он.
— Не обращайте внимания, майор, — махнул переводчик сиреневой ладошкой. — Это я поднабрался жутких манер вдали от цивилизованного общества. Иногда сам себе удивляюсь, что я плету. Я имел в виду — не пора ли нам дранг нах куда-нибудь подальше от нашего противника, пока он не опомнился.
— Вы меня совершенно замучили, — окоротил его Дитрих. — Неужели сложно посидеть тихо хотя бы пять минут, пока я разработаю толковый план действий?
Донеслось тихое бормотание Генриха: «Самое толковое — это стрелять, а не спорить до хрипоты. Если бы мы так воевали в Африке, то на Восточный фронт отправился бы совсем другой экипаж…»
Возможно, Морунген и хотел бы что-то ответить своему подчиненному, но Хруммса не дал ему такой возможности.
— Пять минут я могу вам обещать. Но прежде хотел бы уточнить: там, внизу, — он потыкал когтистым пальчиком в нижнюю часть танка, — случайно нет запасного выхода? А то так не хочется видеться с Янцитой.
Морунген уставился на карлика с видом, говорящим: либо ты умолкнешь, либо я тебя убью.
Полиглот извиняющимся тоном продолжил:
— Понимаю, понимаю: секретный танк, военная тайна…
Барон придал своему лицу холодное и жесткое выражение (кстати, надо бы заказать парадный портрет с таким вот выражением лица, в полный рост, над поверженным драконом), свойственное истинно прусским аристократам, презирающих слабых духом людей:
