Я согласилась; да и могла ли я остаться равнодушной к
злодейству? Настолько дорого мне все, что несет на себе его печать, что я, не
раздумывая, припадаю к нему, как к живительному источнику. Итак, я использовала
этого итальянца — скорее из нужды, нежели из привязанности. Клервиль обещала
взять на себя все повседневные заботы, которыми занимался он, и на этом
полезность Сбригани была исчерпана: я дала согласие на его уничтожение. Олимпия
также не возражала, и на следующий день, выпив ад из рук Клервиль, Сбригани
отправился в ад сообщать демонам о том, что дух зла, скрывающийся в теле живой
женщины, в тысячу раз опаснее, чем тот, которым священники и поэты населили
Тартар. Завершив эту операцию, мы отправились осматривать окрестности Неаполя.
Нигде в Европе Природа не выражает себя с такой мощью и в
таком великолепии, как под Неаполем; эта роскошь резко отличается от унылой
меланхолической красоты Ломбардской долины, которая вызывает в душе какое-то
оцепенение. Напротив, все здесь приводит вас в смятение: вулканы и другие
катаклизмы вечно преступной Природы постоянно тревожат человеческий дух, делая
его способным на великие дела и на бурные страсти.
— Все это мы, — сказала я подругам, окидывая
взглядом окружающий пейзаж, — а добродетельные люди похожи на те плоские
равнины Пьемонта, которые удручают взор скучным однообразием. Если хорошенько
рассмотреть эту необыкновенную местность, можно подумать, что когда-то в
далеком прошлом она представляла собой один огромный вулкан, ибо куда ни
шагнешь, всюду видишь здесь следы грандиозной катастрофы. Даже Природа нередко
предается безумствам, так как же нам не брать с нее пример! Мы ступаем прямо по
сольфатаре
[104]
, которая есть убедительное доказательство моих
слов.
По извилистой дороге, с обеих сторон окруженной живописными,
беспрерывно меняющимися пейзажами, мы дошли до Поццуоли
[105]
,
откуда хорошо виден Низида, маленький очаровательный островок, куда удалился
Брут после того, как убил Цезаря. Это было бы самое лучшее место для наших
излюбленных забав; там, наверное, можно было чувствовать себя словно на самом
краю света и творить все, что захочешь, отгородившись от нескромных взоров
непроницаемой зеленой стеной, ведь ничто так не требуется воображению, ничто
так не вдохновляет его, как таинственная тишина и уединение. Немного дальше, за
бухтой, можно было различить два мыса, Сорренто и Масса, — загадочные
развалины, остатки благородных построек, а за ними — цветущие холмы, навевающие
негу и истому.
Поццуоли, куда мы вернулись пообедать, ничем не выдает
былого своего величия, но остается одним из красивейших мест во всем
Неаполитанском королевстве. Однако невежественные жители городка даже не
подозревают о своем счастье, а леность делает их еще грубее и нахальнее.
Когда мы подошли к гостинице, нас окружила целая толпа
жаждущих показать нам местные достопримечательности.
— Вот что, дети, — сказала Олимпия, закрывая
дверь, после того, как дюжина молодых и здоровых мошенников протолкалась
гурьбой в наши комнаты, — мы отберем только тех, у кого есть кое-что между
ног. Показывайте свои сокровища, а мы поглядим.
Мы бесцеремонно спускали с них штаны, щупали, взвешивали на
ладони их атрибуты; шестеро показались нам достойными участвовать в утехах, но
только один — смешной увалень, одетый в лохмотья, чей левиафан невероятной
толщины торчал сантиметров на тридцать, — удостоился чести быть нашим
проводником после того, как удовлетворил нас всех троих подряд. Мы назвали его
Рафаэль.
Первым делом он повел нас в храм Сераписа
[106]
,
впечатляющие руины которого свидетельствуют о том, что это было некогда
великолепное и грандиозное сооружение. Мы осмотрели соседние достопримечательности
и во всем увидели бесспорное свидетельство величия и вкуса древних греков и
римлян, которые, ярким светом осветив мир на краткий миг, погасли и исчезли,
как исчезнут и нынешние завоеватели и повелители народов и умов.
Нашим глазам предстали остатки монумента гордыне и суеверию.
Трасилл
[107]
предсказал, что Калигула не наденет пурпурную
императорскую тогу, пока не перейдет из Байи
[108]
в Путеоли по
мосту. Будущий император приказал расставить, вплотную друг к другу, множество
кораблей на расстоянии двух лиг и прошел по ним во главе своей армии. Конечно,
это было сумасбродство, но сумасбродство великого человека; а злодейство
Калигулы, ставшее эпохой в истории, указывает на его необузданный темперамент и
величие души.
От моста Калигулы Рафаэль повел нас в Кум и неподалеку от
развалин этого города показал нам место, где стоял дом, принадлежавший Лукуллу
[109]
. Мы долго молча смотрели на руины и размышляли об этом
славном жизнелюбце.
— Его уже нет… еще немного — еще несколько месяцев,
несколько лет — уйдем и мы; ножницы судьбы не щадят никого — ни богача, ни
бедняка, ни доброго человека, ни злодея… Давайте же радоваться и собирать
цветы, пока перед нами расстилается эта дорога, которая, увы, скоро кончится;
по крайней мере, пусть будет из золота и шелка нить наших дней, которую прядет
эта мрачная шлюха — судьба.
Мы бродили по развалинам Кума, где наше внимание особенно
привлекли остатки храма Аполлона, построенного Дедалом, когда, спасаясь от
гнева Миноса, он поселился в этом городе.
Оттуда мы направились в Байу и прошли через деревушку Баули,
куда поэты поместили Елисейские Поля
[110]
.
— Давайте навестим подземный мир, — мечтательно
проговорила Клервиль, глядя в темные воды реки Ахеронт, которая протекает около
Баули, — хоть краешком глаза взглянем на муки проклятых грешников и, может
быть, сделаем их еще сильнее. Если бы только я была Прозерпиной
[111]
…
Однако, коль скоро мне суждено созерцать земные бедствия, я могу считать себя
счастливейшей из живых женщин.
В этой долине царит вечная весна. Среди виноградников и
тополей, то там, то сям, видны невысокие холмики, куда зарывали погребальные
урны, а Харон, вне всякого сомнения, обитал на мысе Мизенум. В этом не трудно
убедиться, если иметь воображение. Это чудесная часть нашего разума оживляет
все, к чему прикасается, и истина, всегда плетущаяся в хвосте у иллюзии, совсем
не нужна тому, кто может творить и украшать свой собственный мир.
