Все сцены этого продолжительного акта происходили одна за
другой без единой заминки, и наши наперсники действовали с удивительной
ловкостью и искусством. Вагины, и члены, и ягодицы сменяли друг друга перед
нашими лицами с той же быстротой, с какой менялись наши желания; не успевали
извергаться горячие члены в наших руках, как тут же, словно по мановению
волшебной палочки, в ладонях оказывались новые — наполненные силой; наши
сосательницы сменялись в том же стремительном ритме, и анусы наши не пустовали
ни единой минуты; три часа подряд мы изнемогали в истоме и в нескончаемом
сладостном бреду; не менее сотни содомитов почтили присутствием наши потроха, а
искусственный орган беспрерывно обрабатывал нам влагалище. В конце концов я
едва не испустила дух, а Олимпия потеряла сознание, и ее пришлось снимать с
кола; только Клервиль и Шарлотта стойко отражали приступ. Мы истекали спермой,
жидкостью, которую выбрасывал механический пенис, потом и кровью. Когда первый
акт подошел к концу, Фердинанд и Франкавилла пригласили нас на прогулку, и мы,
поддерживаемые служанками, пошатываясь, направились в просторную летнюю
резиденцию.
Она была украшена следующим образом: справа, приблизительно
на метр от пола, возвышалась полукруглая платформа, нечто вроде амфитеатра,
застеленного толстыми матрацами из пылающе-алого атласа; напротив стояла другая
платформа, немного выше первой, такой же формы, обитая бархатом того же цвета.
— Давайте приляжем сюда, — сказал князь, увлекая
нас к амфитеатру, — и посмотрим, что будет происходить.
Мы устроились поудобнее, и очень скоро в зал вошла дюжина
восхитительных девушек от шестнадцати до восемнадцати лет. Они были одеты в
греческие туники, оставлявшие обнаженным почти все тело; каждая прижимала к
груди, твердой и белой как алебастр, младенца возрастом не старше одного года. Следом
появились шестеро мужчин, державших в руках свои возбужденные органы; двое
сразу овладели Фердинандом и князем, остальные с поклоном приблизились к нам и
предложили свои услуги, которые мы тут же приняли без раздумья.
Когда мы утолили первые страсти, молодые женщины обступили
нас полукругом; перед ними спустились на колени маленькие девочки, одетые в
татарские одежды, и начали демонстрировать нам прекраснейшее собрание ягодиц
юных матерей.
— Какие превосходные задницы, не правда ли? —
сказал Франкавилла.. которого в это время не спеша содомировал устрашающих
размеров член. — Но, к сожалению, они предназначены для жертвоприношения,
и я не рекомендую вам слишком увлекаться ими… Однако прошу вас полюбоваться,
как гордо посажены эти ягодицы, как безупречно они белы. Далее жаль, что им
придется вынести предстоящие муки…
Девочки поднялись с колен и исчезли; их сменили двенадцать
мужчин около тридцати пяти лет, очень мужественного и свирепого вида,
обряженных в костюмы сатиров. Помахивая различными орудиями для флагелляции и
поигрывая мышцами на обнаженных плечах, они подошли к молодым матерям, вырвали
у них младенцев и швырнули одного за другим к нашим ногам, потом, схватив
матерей за волосы, затащили их на другую платформу, грубо сорвали с них одежду
и начали избивать с такой жестокостью — и продолжалось это довольно
долго, — что брызги крови и кусочки плоти разлетались по всему залу и даже
долетали до нас.
Никогда за всю свою жизнь я не видела такой порки — ни такой
безжалостной, ни такой обстоятельной, потому что от шеи до пят на их телах не
осталось живого места; вопли несчастных были слышны, наверное, за несколько лье
окрест, но преступление совершалось совершенно открыто, и никто даже не подумал
о том, чтобы заглушить их. Четверо женщин упали без сознания, но их тут же
пинками подняли на ноги. После этого их повернули к нам спиной, демонстрируя
двенадцать сплошных ран, и отпустили.
Вслед за тем началась общая суматоха; палачи и жертвы
сбились в кучу и, толкая друг друга, сбежали с помоста; одни спешили заменить
шестерых наших содомитов, другие лихорадочно искали своих отпрысков. Они
поднимали их, бережно прижимали к себе, целовали дрожащими губами, кормили
грудью, и вместе с пересохшим молоком младенцы жадно сглатывали лившиеся из
глаз материнские слезы. К стыду своему должна признаться, друзья мои, что эта
жуткая сцена, составлявшая резкий контраст с нашими, не менее сильными
эмоциями, заставила меня испытать два оргазма, и я забилась в конвульсиях,
извиваясь на толстенном колу, который обрабатывал мне зад.
Но передышка была недолгой; в комнату ворвалась следующая
дюжина головорезов еще более жуткой наружности, чем первая, изрыгая дикие вопли
и проклятия, размахивая тяжелыми бичами. Они опять оторвали детей от
материнской груди и бросили их на пол еще с большей силой, чем в первый раз, в
результате чего несколько крошечных черепов раскололись о дощатый настил нашего
амфитеатра; потом снова затащили женщин на соседнее возвышение, и на этот раз
град ударов обрушился на переднюю часть тела бедных матерей, прежде всего на
нежные, полные молока, груди. Вскоре эти сладкие, трепетные и возбуждающие
полушария, разрываемые хлыстами превратились в жуткое месиво молока и крови, и
эта смесь фонтанами разбрызгивалась по комнате. Потом варвары перенесли удары
ниже и с прежней яростью и силой принялись терзать живот, промежность,
добрались до самого сокровенного места, перешли к бедрам и превратили всех в
окровавленные куски мяса. Между тем мы продолжали наслаждаться, испытывая
неземное удовольствие, которое можно получить лишь при виде чужих страданий.
Мучители снова отпустили истерзанных женщин, чтобы прийти на помощь своим
обмякшим и выжатым до капли коллегам, ублажавшим наши неуемные зады. Матери
кинулись к своим детям — орущим и изувеченным, согревая их пылкими поцелуями и
утешая нежными словами, и в своей радости, кажется, забыли о недавних муках; но
распахнулась дверь, и ворвались еще двенадцать злодеев, страшнее и свирепее
которых трудно себе представить.
Эти чудовища, похожие на прислужников Плутона, схватили
младенцев — теперь уже в самый последний раз, — разрубили на куски
огромными кинжалами и бросили останки к нашим ногам; затем собрали обезумевших
от ужаса матерей в середине арены и устроили такую бойню, что в воздухе долго
еще стоял сладковатый запах крови; потом, покрытые липкой кровью, отшвырнули в
сторону наших содомитов, заняли их место и принялись содомировать нас, рыча от
вожделения и удовольствия.
— Это был незабываемый спектакль, — проникновенно
и благодарно сказала я Франкавилле, когда мы, обессиленные от долгой и жуткой
оргии, выходили из этого ада.
— А вот ваша подруга, кажется, еще не
насытилась, — заметил князь, оглянувшись на Клервиль, которая
сосредоточенно переворачивала трупы, оставшиеся на поле битвы, и разглядывала
их ужасные раны.
— Клянусь влагалищем, — задумчиво, будто про себя,
бормотала она, — вид смерти никогда не надоедает. Только безумно жаль, что
невозможно наслаждаться подобными утехами каждые четверть часа.
На этом празднество закончилось. Нас, едва державшихся на
ногах, усадили в карету, доставили обратно во дворец князя, где после теплой
ароматической ванны напоили горячим мясным бульоном, уложили в постель, и
двенадцать часов спустя мы были готовы, если бы потребовалось, повторить все с
начала.
