— Пора переходить к совокуплению, — скомандовала
Клервиль, — поэтому развяжите им руки.
С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала
младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала
массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в
прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и
несмотря на строгий запрет Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы.
— Не огорчайся, мальчик, — сказала Клервиль,
завладев поникшим членом, — через три минуты ты будешь бодренький как и
прежде.
Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери,
а ючери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она
оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из
четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее
пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев
девочек, а задницы — для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль
Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль,
непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую
твердость, словно постился не менее шести недель.
Наконец начались настоящие развлечения. Клервиль пришла в
голову мысль привязать девочек к нашим телам и заставить несчастную мать пытать
их. Я потребовала себе Эрнезиллу, Матильду соединили с Клервиль, Изабеллу — с
Боргезе. Однако лакеям пришлось довольно долго повозиться, чтобы добиться
повиновения Розальбы. Попробуйте сами изнасиловать Природу и вынудить мать
бить, терзать, рвать на куски тело, жечь, кусать собственных детей. Как бы то
ни было, в конечном счете мы насладились жестоким удовольствием, лаская и целуя
злосчастных девочек, привязанных к нам, которых истязала их мать.
Затем мы перешли к более серьезным играм: привязав синьору
Розальбу к столбу, мы под дулом пистолета заставили каждую дочь колоть иглой
материнскую грудь, и, представьте, они кололи — отчаянно и исступленно. Когда
они утомились, настал черед матери — ей предстояло втыкать кинжал в раскрытые
вагины дочерей, для чего пришлось пощекотать ей ягодицы острыми стилетами. Все
четверо приближались к тому состоянию, когда из каждой поры сочится сладостный,
захватывающий дух ужас, который порождается преступлениями похоти и который
могут оценить только богатые натуры. И мы, изнемогая от усталости и от
наслаждения, неистово совокуплялись и любовались жутким состоянием наших жертв,
а Роже, которому не досталось женщины, чтобы насадить ее на вертел, яростно
обхаживал несчастных, сплетенных в один клубок страданий и боли, плетью с
тяжелыми железными наконечниками.
— Вот так, вот так, черт меня побери, разрази гром мои
потроха! — приговаривала Клервиль, и глаза ее источали безумие, вожделение
и страсть к убийству. — Давайте убивать, истреблять, давайте допьяна
напьемся их слезами! Как долго я ждала этой минуты, как хочу я услышать их
предсмертные крики, хочу пить и пить их проклятую кровь. Я хочу сожрать их
плоть, наполнить свои потроха их паршивой плотью…
Так ликовала блудница, одной рукой вонзая кинжал в тела
жертв, другой массируя себе клитор. Мы последовали ее примеру, и жуткие
пронзительные стоны гимном вознеслись в небо.
— Ах, Жюльетта, — простонала Клервиль, без сил
повиснув на мне, — ах, радость моя, как сладостно злодейство, как
потрясает оно чувствительные души!
И протяжный вой Боргезе, которая начала извергаться как
Мессалина, ускорил нашу эякуляцию и оргазм наших лакеев.
Когда буря утихла, мы стали проверять результаты своих
преступлений, но, увы, эти твари уже испустили дух, и жестокая смерть украла у
нас удовольствие продолжить пытки. Не удовлетворившись бойней, мы, не остывшими
от крови руками, ограбили дом, потом спалили его. Бывают в жизни моменты, когда
нет никакой возможности утолить страсть к злодеяниям, когда самые чудовищные,
самые мерзкие поступки только подливают масла в огонь.
Мы уходили глубокой ночью под черным бархатным небом,
усеянным звездами. Всю добычу мы оставили лакеям, которые, продав имущество,
получили по тридцать тысяч франков на каждого.
Из Пестума мы направили стопы в Вьетри, где наняли небольшое
судно до Капри. Дул легкий попутный ветерок, мы держались ближе к берегу и не
пропустили ни одного живописного места, коих было в изобилии на побережье этого
прекрасного полуострова. Позавтракать мы решили в Амальфи, древнем этрусском
городе, славящемся неповторимым местоположением. Затем мы высадились на мысе
Кампанелда, где единственной памятью о тех, кто жил здесь когда-то, является храм
Минервы. Погода, как нарочно, была чудесная, мы подняли парус и за два часа,
пролетевших незаметно, обошли все три островка крохотного Таллинского
архипелага и вошли в порт Капри. Остров Капри, не более десяти миль в
окружности, со всех сторон ощетинился высоченными утесами. Единственная гавань
находится со стороны, обращенной к материку, напротив Неаполитанского залива.
По форме остров напоминает эллипс длиной четыре мили и две мили шириной в самом
широком месте; он разделен на две части: верхний и нижний Капри, и разделом
служит очень высокая гора, которую можно назвать местными Апеннинами. Из одной
части острова в другую можно добраться по каменной лестнице, высеченной в
скалистой породе и насчитывающей сто пятьдесят ступеней. Тиберий редко взбирался
по этой лестнице, предпочитая нижнюю часть, где климат более мягкий и где он
построил свои дворцы наслаждений, один из которых приютился на самой вершине
скалы, вздымающейся настолько высоко над водой, что глаз с трудом различает
внизу рыбацкие лодки, притулившиеся у берега. Это захватывающее дух место
служило ареной для самых пикантных увеселений. С верхушки башни, выстроенной на
выступе скалы, останки которой видны до сих пор, жестокий Тиберий любил
сбрасывать детей обоего пола, которые были больше не нужны его похоти.
— Черт меня возьми, — пробормотала восхищенная
Клер-виль, — как, должно быть, сладостно кончать при виде жертв, летящих с
этой высоты. Да, милый ангел, — продолжала она, привлекая меня к
себе, — он понимал толк в сладострастии, этот Тиберий. А что если и мы, по
примеру славного императора, сбросим отсюда кого-нибудь?
Тогда Боргезе, словно угадав наши мысли, указала рукой на
маленькую девочку, которая пасла неподалеку козу.
— Вот это нам и нужно, — сказала Клервиль. —
А как быть с проводниками?
— Их можно отослать домой. Скажем им, что мы решили
отдохнуть здесь.
Сказано — сделано, и мы остались одни. Боргезе привела
девочку.
На наш вопрос бедняжка робко отвечала, что она живет с
больной матерью в крайней нужде и что, если бы не она и не козочка, матушка
давно бы умерла.
— Какая редкая удача, — обрадовалась
Клервиль. — Давайте свяжем их вместе и сбросим с обрыва.
— Совершенно верно, но прежде позабавимся, —
ответила я. — Мне страшно интересно узнать, как выглядит этот ребенок
голеньким; она прямо-таки излучает из себя здоровье, свежесть, невинность, так
неужели мы упустим такой случай?
