На громадном помосте было выставлено невообразимое
количество пищи, которая также составляла часть украшения. Самым бесчеловечным
образом распятые и подвешенные живьем гуси, куры, индейки, дергаясь и хлопая
крыльями, забавляли гогочущий люд; в середине возвышались груды караваев хлеба,
мясных туш, сушеной трески; на бутафорском пастбище картонные пастухи пасли
живых, привязанных к кольям овец; по морю, сделанному из крашеной ткани, плыл
корабль, груженный съестными припасами и разной домашней утварью. Это было
грандиозное, выполненное с большим искусством и вкусом искушение для дикой
нации, призванное увековечить и восславить ее хищнические инстинкты и
склонность к воровству. Посмотрев такое зрелище, было трудно не признать, что
оно представляет собой скорее упражнение в грабеже, нежели настоящий праздник.
Не успели мы прийти в себя от всего увиденного, как раздался
второй выстрел. По этому сигналу неожиданно расступился кордон солдат,
сдерживавший толпу, люди ринулись вперед и в мгновение ока смели, растащили,
разграбили все с помоста, причем это было проделано с необыкновенной ловкостью
и лихорадочной быстротой. Эта жуткая сцена, напоминавшая грызню голодных собак,
всегда кончалась трагически, что совершенно естественно при таком скоплении
возбужденных бесплатным угощением людей, тем более в Неаполе, где любая ссора
сопровождается поножовщиной. Но в этот раз, в соответствии с нашими пожеланиями
и благодаря предусмотрительности Фердинанда, когда на помосте кишел народ,
когда в этой толпе то и дело вспыхивали потасовки, огромное сооружение внезапно
обрушилось и раздавило более четырех сотен несчастных.
— Ах ты дьявольщина! — воскликнула Клервиль,
откидываясь на софу. — Ах, друзья, почему вы меня не предупредили? Я
умираю… — И блудница позвала Ла Риччу; — Иди ко мне, мой ангел, ласкай
меня скорее. Я уже кончаю; ни одно зрелище в мире не доставляло мне такой
радости.
Мы вернулись в будуар, закрыли окна и двери, и в этой
роскошной комнате разыгралась самая восхитительная из всех сладострастных сцен;
можно сказать, она происходила на костях несчастных плебеев, принесенных в
жертву изысканной порочности.
Нас уже ожидали четыре юные девушки, прекрасные как божий
день, в одеждах из черного траурного крепа, накинутых на голое тело. В другом
конце комнаты стояли еще четверо женщин от двадцати до тридцати лет —
беременные, совершенно нагие, со скорбным выражением на ангельских лицах.
Неподалеку от них на широкой кушетке возлежали четверо юношей, которые держали
в руках свои возбужденные члены, и члены эти, друзья мои, были чудовищных
размеров; сантиметров двадцати пяти в окружности — никак не меньше — и более
тридцати в длину. Мало кому доводилось видеть такие необыкновенные предметы, и
мы вчетвером содрогнулись от внезапного оргазма при одном виде этих атрибутов.
— Эти женщины и эти девицы, — объяснил нам
Фердинанд, — вдовы и дочери людей, которые только что погибли на наших
глазах. Я абсолютно уверен в их смерти, которая была неизбежна. Этих женщин привели
сюда еще до того, как начался праздник, и они через окно видели гибель своих
близких. Я отдаю их вам — это будет ваш праздник. — Король открыл дверь в
небольшой сад и добавил: — Там уже выкопана яма для их останков, где они будут
покоиться в мире после того, как вы ими насладитесь.
Жестокосердный повелитель заставил несчастных посмотреть на
их будущую могилу, спуститься туда и примерить по росту, затем, удовлетворенный
тем, что яма пришлась им впору, обратил наше внимание на четверых юношей.
— Я уверен, сударыни, — сказал он, — что вам
не часто приходилось встречать подобные предметы. — С этими словами он
взял в руки ужасающие члены, будто отлитые из железа, и предложил нам потрогать
и поцеловать их. — Сила этих мальчиков, — продолжал король, —
под стать величине их органов; каждый из них способен на пятнадцать или
шестнадцать извержений, и при каждой эякуляции выбрасывается не менее
двенадцати унций семени; словом, это элита моего королевства. Все четверо —
калабрийцы, а в Европе нет провинции, которая взращивала бы мужские атрибуты
таких размеров.
По соседству с этим будуаром есть еще четыре, в которых
имеется все необходимое для сладострастных утех; сейчас мы разделимся, возьмем
с собой по парочке этих тварей и будем развлекаться до изнеможения, тем более
что вы видели такое грандиозное и возбуждающее зрелище.
Тотчас на пол полетели платья, нижние юбки, панталоны, и
прежде чем начать общие игрища, мы уединились в отдельных комнатах. Ла Ричча
взял с собой одну из девушек, одну беременную женщину и обладателя гигантского
фаллоса; Гравинес предпочел Олимпию и одну будущую мать, а Фердинанд увел
Клервиль, копьеносца, несчастную вдову и двоих девочек; Шарлотта выбрала меня,
и мы прихватили с собой парочку копьеносцев, одну девочку и оставшуюся женщину.
Когда мы вошли в свой будуар, королева Неаполитанская
взволнованно и доверительно заговорила со мной:
— Знаете, Жюльетга, я больше не могу скрывать свои
чувства к вам, поэтому знайте, что я вас обожаю. У меня слишком распутный
характер, чтобы я могла поклясться вам в верности, к тому же это романтическое
чувство не имеет никакой ценности в глазах таких людей, как мы. Но я не сердце
предлагаю вам, а влагалище, влагалище, которое начинает истекать соком, когда к
нему прикасается ваша рука. Я вижу в вас родственную душу, мы с вами даже
мыслим одинаково, и уж конечно, я предпочитаю вас вашим сестрам. Олимпия
глуповата, хотя иногда обнаруживает вдохновение, но чаще всего она остается
робкой и нерешительной, а в глубине души она — отъявленная трусиха, и
достаточно удара грома в небе, чтобы обратить ее в добропорядочное существо.
Что касается до Клервиль, она великолепная и бесконечно мудрая женщина — этого
я не отрицаю, но у нас с ней разные вкусы: она упражняется в жестокости только
на мужчинах, я также не прочь принести в жертву противоположный пол, но мне
нравится проливать и женскую кровь. Кроме того, она высокомерно относится ко
всем нам, и это очень задевает мою гордость. А вот у вас, Жюльетта, достоинств
не меньше, а может быть и больше, чем у нее, и в то же время вы нисколько не
тщеславны, поэтому с вами очень легко; я подозреваю, что в сущности у вас
мягкий характер, и хотя ваш ум порочен до крайности, ваше сердце способно на
верность по отношению к друзьям. Одним словом, я вас люблю, и пусть залогом
моей любви будет вот этот бриллиант, который я прошу вас принять и который
стоит не менее пятидесяти тысяч крон.
— Вы необыкновенная женщина, Шарлотта, — отвечала
я, отказавшись принять перстень, — и я глубоко тронута вашими чувствами ко
мне; будьте уверены, что я отношусь к вам, точно так же. Но должна признаться
вам, дорогая, — и это можно назвать моей идиосинкразией, — что для
меня имеет ценность только то, что я беру сама, а подарки я презираю. И если вы
хотите угодить мне в этом смысле, это будет очень нетрудно сделать.
— Каким же образом?
— Прежде всего поклянитесь своей любовью, что никому и
никогда не расскажете о моем страстном неодолимом желании.
