— Правду ли говорят, — поинтересовалась я, —
что у вас есть бальзам долголетия?
— Такого бальзама не существует, только мошенники
торгуют им. Истинный секрет долголетия — это строгая умеренная жизнь, а коль
скоро строгость и умеренность не принадлежат к нашим достоинствам, ни ты, ни я,
увы, не можем надеяться на чудо. Да и какой в этом смысл, дорогая? Лучше
прожить короткую жизнь, полную наслаждений, чем влачить долгое и унылое
существование. Если бы смерть означала наступление страданий, тогда бы я
посоветовала тебе продлить жизнь как можно дольше, но поскольку в самом худшем
случае мы обратимся в ничто, в котором мы пребывали до рождения, мы должны на
крыльях удовольствий стремиться к отмеренному нам сроку.
— Стало быть, любовь моя, ты не веришь в потустороннюю
жизнь?
— Мне было бы очень стыдно, если бы в моей душе жила
хоть капля такой веры. Я так же, как и ты, хорошо представляю себе, что ждет
нас за порогом, и уверена, что бессмертие души и существование Бога —
совершеннейшая чушь, недостойная внимания тех, кто впитал в себя основные
принципы философии. На обломках религиозных доктрин я построила
одно-единственное убеждение, которое может даже претендовать на некоторую
оригинальность. На основе множества опытов я утверждаю, что ужас перед смертью,
якобы естественный и ниспосланный свыше, есть не что иное, как плод нелепых
страхов, которые с каждым днем усиливаются в наших душах с самого детства, которые
порождены религией и постоянно вдалбливаются в наши головы. Как только мы
излечиваемся от них и осознаем неизбежность своей участи, мы не только
перестаем смотреть на смерть с тревогой и отвращением, но и начинаем понимать,
что в действительности смерть — это всего лишь очередное, пусть и самое
последнее, сладострастное удовольствие. Во-первых, мы приходим к уверенности,
что смерть — неизбежное явление Природы, той Природы, которая создает нас с
одним условием, что когда-нибудь мы умрем; любое начало предполагает конец,
каждый шаг приближает нас к последнему пределу, все в мире указывает на то, что
смерть — конечная и единственная цель Природы. И вот я тебя спрашиваю, как
можно сегодня сомневаться в том, что смерть, будучи естественной
необходимостью, то есть потребностью Природы, не может быть ничем иным, кроме
как удовольствием, и сама жизнь убедительно показывает это. Следовательно, в
умирании есть высшее наслаждение, и при помощи философских рассуждений легко
обратить в вожделение все нелепые страхи перед смертью, а чувственное
возбуждение может даже привести к тому, что человек будет страстно ожидать
своих последних мгновений.
— Ваши оригинальные мысли не лишены логики, —
заметила я, — но они могут быть опасны для человека. Подумайте сами,
скольких людей удерживает в определенных рамках страх смерти, и если они от
него избавятся, тогда…
— Одну минуту, — перебила меня мудрая
собеседница, — я никогда никого не хотела удержать от преступления, более
того, я всегда желала убрать все препятствия, которые нагромоздила на пути
людей глупость. Злодейство — моя потребность; Природа дала мне жизнь для того,
чтобы я служила ее целям, и я должна множить до бесконечности все средства для
этого. Профессия, которую я выбрала скорее из порочности, нежели из материального
интереса, доказывает мое искреннее желание способствовать злодейству; у меня
нет большей страсти, чем страсть к разрушению, и если бы я могла опутать своими
сетями весь мир, я стерла бы его в порошок без колебаний и сожалений.
— Скажите, какой пол вызывает у вас самую сильную
ярость?
— Мне безразличен пол человека — для меня важен его
возраст, 'его связи с другими, его положение. Когда я нахожу стечение
благоприятных факторов в мужчине, мне доставляет наибольшее удовольствие
убивать мужчин, когда же их средоточием является женщина, я, естественно,
предпочитаю ее,
— В чем же заключаются эти благоприятные факторы?
— Мне бы не хотелось говорить об этом.
— Но почему?
— Потому что из моих объяснений ты можешь сделать
ошибочные выводы, а они могут разрушить наши отношения.
— Ах, дорогая, вы и так уже сказали предостаточно, и я
поняла, что ваше любимое занятие — приговаривать людей к смерти.
— Естественно, я прямо сказала это. Но выслушай меня,
Жюльетта, и выбрось из головы все свои опасения. Не хочу скрывать от тебя тот
факт, что любой предмет, которым я пользуюсь, но к которому не испытываю
чувств, постигает участь любой другой утвари. Но если в этом предмете я нахожу
приятные и родственные мне свойства, например, такое воображение, как у тебя,
вот тогда я способна на верность, о какой ты даже не подозреваешь. Поэтому,
любовь моя, забудь свои сомнения, забудь во имя нашей привязанности; я дала
тебе самые надежные гарантии своей преданности, ты же не принимаешь ее и
заставляешь меня думать, что твой разум не в ладах с твоим сердцем. Кроме того,
разве у меня есть хоть какие-то способности, которыми не обладаешь ты?
— Да я не знаю и сотой части того, что знаете вы!
— Ну, если тебе так хочется, — улыбнулась
Дюран. — Но знай, что с тобой я буду употреблять свое искусство только для
того, чтобы заставить тебя полюбить меня еще сильнее.
— В том нет нужды, ведь злодеи прекрасно ладят друг с
другом, и если бы ты не возбудила во мне ужасные подозрения, я никогда бы не
отравила Клервиль.
— Кажется, я слышу в твоих словах сожаление, Жюльетта?
— Нисколько, — запротестовала я и поцеловала
подругу.
— Давайте поговорим о другом. Хочу еще раз напомнить,
что я вручила свою судьбу в ваши руки, и вы должны вложить в мое сердце
надежду; наша сила — в нашем крепком союзе, и ничто его не сломит, пока мы
будем вместе. А теперь расскажите мне о тех факторах, что побуждают вас к
злодейству; мне страшно интересно узнать, насколько сходятся наши взгляды.
— Я уже сказала, что здесь большую роль играет возраст:
я люблю срывать цветок в пору его расцвета, в возрасте пятнадцати-семнадцати
лет, когда розы распускаются пышным цветом, когда кажется, что Природа сулит им
долгую и счастливую жизнь. Ах, Жюльетта, как мне нравится вмешиваться в
промысел Природы! Кроме того, я люблю разрушать человеческие узы: отбирать у
отца ребенка, у любовника его возлюбленную.
— У лесбиянки ее любимую подругу?
— Ну конечно, лисичка моя, разве я виновата, что
непостижимая Природа создала меня такой подлой? Но если жертва принадлежит мне,
я испытываю двойное удовольствие. Еще я сказала, что мое воображение возбуждает
материальное положение человека, при этом я склоняюсь к двум
крайностямбогатство и роскошь или крайняя нужда и обездоленность. Вообще мой
удар должен иметь ужасные, насколько это возможно, следствия, а чужие слезы
вызывают у меня оргазм; чем обильнее они льются, тем яростнее мои спазмы.
У меня начала кружиться голова, и я с томной блуждающей
улыбкой прижалась к своей новой наперснице.
