В этом случае ты испытаешь даже два удовольствия: одно во время
совершения поступка, второе от того, что ты его совершила; в противном же
случае я обещаю тебе горькие сожаления, потому горькие, что они не будут
мимолетными, но будут осаждать тебя постоянно и непрестанно, так как с каждым
днем твои капризные желания будут множиться, и каждое из них потребует
Дополнительных средств, чтобы удовлетворить его, а в качестве утешения тебе
останется ординарное чувство, что ты совершила не доброе дело, но в высшей
степени обычный поступок. Возможно, я бы понял тебя и извинил, если бы ты
совершила нечто героическое, поскольку ты по крайней мере удовлетворила бы свою
гордость, но ведь это не так. Твой добропорядочный поступок не отличается ни
величием, ни мужеством — он обычен и элементарен. Ты не сделаешь ничего
доброго, если дашь девочке насладиться деньгами, но ты окажешь себе очень
плохую услугу, лишив такой возможности себя. Но ты боишься, что для этого
придется избавиться от девочки с тем, чтобы она никогда не узнала о твоей
подлости. Какая ерунда! Коль скоро ты с легкостью совершаешь убийства из
сладострастия, мне кажется, ты не дрогнешь перед преступлением из материальных
соображений. И то и другое вдохновляется Природой, и то и другое преследует
одну и ту же цель и проистекает из одних и тех же страстей. Если ты убиваешь
людей в порыве похоти, чтобы подготовить себя к чувственному наслаждению, ты
можешь убивать для удовлетворения и других страстей. Между разными убийствами,
продиктованными разными побуждениями, практически не существует разницы,
разницу можно найти только в мотивах. Кроме того, Жюльетта, гораздо оправданнее
творить зло из материального интереса, нежели ради приятной эякуляции. Ты
готова совершить убийство для стимуляции своего воображения, для чувственного
наслаждения, и в то же время не осмеливаешься на это, когда дело касается
денег!
Из этих рассуждений вытекают две альтернативы: первая
заключается в том, что если чувства, которые внушает тебе Фонтанж, сильнее, чем
желание обладать ее собственностью, тогда правильным решением будет сохранить
Фонтанж, найти ей мужа и наслаждаться маленькой радостью от чувства
исполненного долга, от того, что ты хорошо поступила с девочкой, но плохо — по
отношению к себе, ибо не забывай, что сделать доброе дело — это одно, и
избавить кого-нибудь от зла — это нечто другое, и не надо путать одно с другим.
Возможно, бывают моменты, когда можно как-то оправдать добропорядочное деяние,
но нечем оправдать человека, который лишает себя удовольствия совершить злое
дело, так как первое хотя бы заслуживает уважения окружающих, между тем как
второе останется неизвестным. Перейдем к другой альтернативе: если
удовольствие, которое ты ожидаешь от этих денег, для тебя важнее благополучия
Фонтанж, ты должна немедленно избавиться от нее, поскольку нет у тебя
возможности наслаждаться и тем и другим одновременно, и тебе придется чем-то
пожертвовать.
А теперь скажи, какое чувство связывало тебя с мадам Донис…
Насколько я могу судить, никакого. Чувственное наслаждение вас соединило,
преступление разлучило. Будь она жива, ты, конечно, ничем не была бы ей
обязана, мертвой подруге ты обязана еще меньше. В высшей степени абсурдно и
нелепо продолжать испытывать какие бы то ни было чувства к человеку, который не
может разделить их; нельзя чувствовать к призраку ни уважения, ни любви, ни
сочувствия, нельзя давать ему место в своем сердце, ибо он внесет туда
сумятицу, а тебе известно, что в соответствии с нашими принципами питать сердце
можно лишь приятными или сладострастными чувствами. Таким образом, логика
требует, чтобы ты обошлась с дочерью так же, как в свое время с матерью,
которую ты уничтожила, побуждаемая похотью. Стало быть, нет ничего дурного в
том, чтобы отказать девушке в сочувствии, но совершенно необходимо для твоего
счастья сделать ее в высшей степени несчастливой.
Только не говори мне о том, что ты когда-то питала нежные
чувства к мадам Донис. Воскресить их невозможно, не только потому, что ты их
разрушила своим преступлением, но и потому еще, что смешно хранить хоть
какие-то чувства к человеку, которого больше нет на свете; иначе ты без всякой
пользы будешь расходовать сокровища своего сердца и лишишь его реальных
ощущений
[123]
. Что касается мадам Донис, ты спокойно можешь
оскорбить ее, поскольку перед ней у тебя нет никаких обязательств и, оскорбляя
ее, ты никому не наносишь оскорбления. Повторяю еще раз: самой ужасной твоей
ошибкой будет твое сомнение и твоя медлительность. Здесь ты снова можешь
возразить, что, мол, слышишь внутренний голос, который побуждает тебя
отказаться от преступления, но ведь это не голос Природы, Жюльетта. Ни в коем
случае не Природа внушает тебе подобную мысль — это говорит в тебе
предрассудок; если этот голос все еще звучит в твоей душе, заглуши его, отнеся
на счет своей слабости и того факта, что подобного злодейства ты еще не
совершала, что оно тебе в новинку, хотя в сущности оно ничем не отличается от
воровства, которое ты любишь и которым занимаешься ежедневно. Итак, нет
никакого сомнения, что ты слышишь голос не Природы, но предрассудка: Природа
заботится только о счастье своих детей, которым она благоволит, и желает им
счастья любой ценой. Поэтому отнесись к нему критически, взвесь все «за» и
«против» и поступай, как подскажет тебе твое сердце и твой разум, не боясь при
этом оскорбить Природу, которой, напротив, твое преступление пойдет на пользу и
которая обещает тебе огромное удовольствие от его совершения.
На твоем месте я бы хорошенько позабавился с этой девицей,
ограбил бы ее, затем обрек на такую жалкую участь, что долгое еще время при
мысли о ней не мог бы удержаться от оргазма. И это гораздо предпочтительнее,
чем простое убийство. Блаженство, которое я тебе предлагаю, будет неописуемым,
ибо помимо физического наслаждения при виде ее страданий, ты получишь моральное
удовольствие, рожденное из сравнения между вашими судьбами; истинное счастье
состоит скорее в таком сопоставлении, нежели в удовлетворении плоти. Тысячу раз
приятнее сказать себе, бросив взгляд на несчастные создания: «Я не такой, как
они, я лучше и счастливее их», чем сказать: «Меня охватывает радость, и я
наслаждаюсь ею вместе со всеми остальными». Наше счастье делают полным чужие
беды и страдания; в окружении людей, так же счастливых, как мы сами, мы никогда
не узнаем ни довольства, ни спокойствия, вот почему говорят — и говорят очень
мудро, — что для того, чтобы быть счастливым, никогда не надо смотреть
вверх — смотри на тех, кто стоит ниже вас. Вид чужого несчастья непременно
будет дополнять твое собственное счастье, стало быть, никогда не следует
поднимать отверженных до своего уровня, чтобы не лишить себя удовольствия
сравнивать. Однако недостаточно ограничиваться тем, чтобы отказывать несчастным
в помощи, желая сохранить эту жалкую породу для сравнения; не следует упускать
возможность порождать нищету — и для того, чтобы увеличить число обездоленных,
и особенно для того, чтобы создать почву для благоприятного сравнения. В твоем
конкретном случае ты получишь максимально возможное удовольствие, если отберешь
у девочки наследство, затем заставишь ее побираться, просить милостыню у твоего
порога, чтобы ты могла отказать ей самым немилосердным образом; тогда ты
постоянно будешь видеть перед собой чужое несчастье, которое будет возбуждать
тебя тем сильнее, что оно — дело твоих рук. Вот что бы я сделал, Жюльетта, на
твоем месте… И я пребывал бы в. состоянии нескончаемой эрекции, созерцая
прекрасное зрелище, сознавая себя его причиной и купаясь в роскоши; я бы
восклицал каждый день: «Вот она, моя жертва; через посредство преступления я получил
над нею власть, я лишил ее наследства, все мои удовольствия питаются
злодейством, и сам я — не кто иной, как отъявленнейший злодей…» А с таким
воображением, как у тебя, Жюльетта, ты испытывала бы неописуемое блаженство!
